Джеффри Евгенидис - А порою очень грустны

Курица была тощая по сравнению с американскими, да и внешностью им уступала. Одна нога была словно покрыта прыщами.

Митчелл попробовал кусочек.

— А? — подтолкнул его Ларри. — Говорил я вам или не говорил?

— Говорил, — ответил Митчелл.

Когда они закончили есть, Митчелл вызвался мыть посуду. Пока он складывал тарелки у раковины, Ларри и Клер расположились на кровати с остатками вина. Клер сняла сандалии и осталась босиком. Вытянув ноги и положив их Ларри на колени, она прихлебывала из своего стакана.

Митчелл ополоснул тарелки под краном. Европейская жидкость для мытья посуды была не то экологически чистой, не то продавалась по особому тарифу. Как бы то ни было, пены от нее было недостаточно. Митчелл добился, чтобы тарелки выглядели относительно чистыми, и бросил это занятие. К тому моменту он не спал уже тридцать три часа.

Он вернулся в комнату. На кровати Ларри и Клер представляли собой картину работы Кита Херинга: две человеческие фигуры, любовно прильнувшие друг к дружке, — идеальное сочетание. Митчелл долго смотрел на них. Потом с неожиданной решимостью пересек комнату и взвалил на плечи рюкзак.

— Где тут отель проще всего найти? — спросил он.

Последовало молчание, затем Клер сказала:

— Можешь тут остаться.

— Ничего. Я отель найду.

Он ухватился пальцем за ремешок на поясе.

Клер не стала спорить и сразу перешла к объяснениям:

— Как выйдешь из подъезда, поверни направо, потом на следующем перекрестке налево, придешь на авеню Рапп. Там много отелей.

— Митчелл, — попытался уговорить его Ларри, — оставайся, мы не против.

Тоном, в котором, как он надеялся, не прозвучала обида, Митчелл сказал:

— Да ладно, найду себе какую-нибудь комнату. До завтра, ребята.

Он понял, что в подъезде темно, лишь когда закрыл за собой дверь. Не видно было вообще ничего. Он уже готов был снова постучать в дверь, как вдруг заметил на стене освещенную кнопку. Когда он ее нажал, включился свет.

Свет опять погас, когда он спускался с четвертого этажа. На этот раз кнопку он найти не смог, поэтому оставшиеся несколько пролетов вынужден был пробираться на ощупь.

Оказавшись на улице, Митчелл увидел, что начался дождь.

Он предвидел подобную ситуацию, когда покинет теплую, сухую квартиру, чтобы позволить Ларри стащить с Клер одежду и уткнуться лицом туда, где сходятся ее жеребячьи ноги. Теперь, когда он свернул в сторону авеню Рапп, то, что он подобную ситуацию предвидел, но не сумел предотвратить, казалось лишь подтверждением его общей глупости. Это была глупость умного человека, но тем не менее глупость.

Пока Митчелл блуждал по окрестностям, дождь усилился. Квартал, казавшийся таким очаровательным из окна Клер, здесь, под дождем, выглядел не столь очаровательно. Витрины магазинов были забраны щитами, покрыты граффити, натриевые фонари источали недобрый свет.

Они ведь только что закончили университет! Неужели не пора оставить все эти студенческие дебаты? Так нет же, понесло их сюда, к студентке, уехавшей по обмену на год за границу, заниматься гендерными исследованиями. Под предлогом критики патриархизма Клер безо всякой критики готова была принять на веру любую модную теорию, какая только подвернется. Митчелл рад был убраться из ее квартиры. Он был счастлив оказаться на улице под дождем! Стоило заплатить за отель, лишь бы ни секунды больше не слушать, как Клер выдает одну банальность за другой! Как Ларри ее только выносит? Как он мог завести себе такую подружку? Что с ним такое?

Дело было, вероятно, еще и в том, что Митчелл злился не на одну Клер. Дело было, вероятно, еще и в том, что его вывела из себя другая женщина — Мадлен. Все лето, пока он жил в Детройте, Митчелл тешил себя иллюзией, что Мадлен опять свободна. Мысль о том, что Бэнкхеда послали, что он страдает, всегда безотказно поднимала ему настроение. Он даже выстроил теорию: то, что Мадлен встречалась с Бэнкхедом, это хорошо. Ей требовалось перебеситься и забыть о парнях вроде него. Ей требовалось повзрослеть, да и Митчеллу тоже, и тогда они смогут быть вместе.

А потом, меньше чем двое суток назад, вечером накануне отъезда в Париж, Митчелл столкнулся с Мадлен в Нижнем Ист-Сайде. Они с Ларри приехали на электричке из Ривердейла в город. Часов около десяти они сидели в «Центре Бейрута», как вдруг, откуда ни возьмись, вошла Мадлен в сопровождении Келли Троб. Келли однажды играла у Ларри в постановке. Они тут же заговорили о делах, предоставив Мадлен с Митчеллом самим себе. Поначалу Митчелл волновался, думая, что Мадлен до сих пор сердится на него, но даже в слабо освещенном, обветшавшем баре видно было, что это не так. Она, судя по всему, искренне радовалась встрече с ним, и Митчелл, вне себя от счастья, начал пить текилу, рюмка за рюмкой. Это положило начало вечеру. Они ушли из «Центра Бейрута» и отправились в другое место. Митчелл понимал, что надеяться не на что. Он собирался в Европу. Но дело было летом, в Нью-Йорке, жара на улицах стояла как в Бангкоке, а когда они ехали в такси, Мадлен прижималась к нему. Вот последнее, что запомнил Митчелл: он стоит у входа в очередной бар в Гринич-Виллидж и видит сквозь застилающую глаза пелену, как Мадлен садится в другое такси, одна. Он был безумно счастлив. Но когда он вернулся в бар поговорить с Келли, выяснилось, что Мадлен на самом деле отнюдь не свободна. Они с Бэнкхедом опять сошлись вскоре после выпуска и теперь собирались переехать на Кейп-Код.

То единственное, чему он радовался все лето, оказалось иллюзией. Теперь, отрезвев, Митчелл пытался забыть о Мадлен и сосредоточиться на том факте, что за последние три месяца он, по крайней мере, сумел накопить денег. Он вернулся в Детройт, где не надо было платить за жилье. Родители рады были, когда он поселился дома, а Митчелл рад был, что мать готовила ему еду и стирала белье, пока он просматривал объявления. Ему никогда не приходило в голову, как мало полезных навыков он приобрел в университете. Преподавателей по истории религии никуда не приглашали. Объявление, привлекшее его внимание, гласило: «Требуются водители на все смены». В тот же вечер, на том лишь основании, что у него имелись права, Митчелла взяли на работу. Работал он посменно, по двенадцать часов, с шести вечера до шести утра, обслуживая детройтский Ист-Сайд. Сидя за рулем давно не видавших ремонта машин, которые ему приходилось арендовать у компании такси, Митчелл колесил по безлюдным улицам в поисках пассажиров или, для экономии бензина, парковался внизу у реки и ждал вызова по рации. Детройт был не тем городом, где ездили на такси. Пешком тут почти не ходили. На тротуаре никто не голосовал, тем более в три ночи или четыре утра. Остальные таксисты являли собой жалкое зрелище. Он ожидал увидеть бойких иммигрантов или умудренных опытом, разговорчивых местных, но команда состояла из отъявленных неудачников. Этим ребятам явно не удалось добиться успеха ни на каком другом поприще. Им не удалось обслуживать бензоколонки, не удалось торговать попкорном с лотков в кинотеатре, не удалось помогать зятьям с прокладкой пластиковых труб в малобюджетных кооперативах, не удалось совершать мелкие преступления, убирать мусор, работать на складе, им не удались учеба в школе и семейная жизнь, и вот теперь они оказались тут, в бесперспективном Детройте, где им не удавалось работать таксистами. Единственному кроме него человеку с образованием, юристу, было за шестьдесят; ему пришлось уйти из фирмы как психически неустойчивому. Поздно ночью, когда рация замолкала, водители собирались на стоянке у реки, недалеко от старого цементного завода «Медуза». Митчелл слушал их разговоры молча, держался замкнуто, чтобы не поняли, кто он такой. Он строил из себя крутого парня, косил как мог под Трэвиса Бикла, чтобы к нему никто не вздумал приставать. Его и не трогали. Потом он отъезжал от них, парковался в каком-нибудь тупике и при свете карманного фонарика читал «Письма Асперна».