Наталья Апрелева - Пояс неверности. Роман втроем

Ты видишь: вдали от людей я становлюсь мизантропом.

Вчера днем, пока Мамочка работала свою работу, я поплелся в супермаркет. Мысль купить бухла и нажраться уже оформилась в моей голове, хотя позже я вспомнил, что у Мамочки на кухне и так остался коньяк, а в холодильнике — джин. Ну и опять же — как-то бессмысленно нажираться с утра в моей ситуации. Я и так свободен целый день. А от себя не сбежишь, хоть ты весь залейся вискарем. Хоть ты наполни ванну шампанским.

Бррр.

Так или иначе, я подошел к кассе с полупустой корзиной на гремучих колесиках (в корзинке преобладало словацкое пиво, мои любимые колбаски чоризо и эстонский сыр). Не взять ли чипсов «Эстрелла»? — подумал я — но не взял.

Кассирша взглянула на меня без выражения.

— Колбаса не пробивается, — сказала она, поборовшись со сканером.

— Пробьется, — пообещал я. — Вы с ней нежнее.

Кассирша подняла на меня взгляд. Волосы ее были выкрашены в иссиня-черный цвет, чтобы подчеркнуть пустоту глаз. На бейджике значилось: «Любовь».

— Вы шутите, — констатировала она.

— С любовью не шутят.

В ее глазах промелькнуло что-то человеческое. Скорее всего, отвращение.

— Если бы вы знали… — начала она. Вздохнула и умолкла.

Вдруг потеряла ко мне интерес.

Вручную набрала код чоризо.

«Если бы я знал, — думал я, направляясь к выходу. — Если бы я и вправду что-то знал об этой гребаной жизни, мне даже не пришлось бы никуда пробиваться… Я бы набрал сейчас код вручную и оказался бы… кстати, где бы я оказался?

Я ведь до сих пор не знаю, куда я хочу».

Размышляя так, я оказался дома. В тихом убежище, вне зоны доступа. Развалился на диване и мирно пил пиво. На удивительных этикетках красовалась сисястая девица в золотом лифчике, девица прижимала к груди громадные кружки с пивом, но я знал, что, если стереть ногтем слой золотой фольги, ее сиськи предстанут глазу в полном объеме. Я проделал этот трюк с одной бутылкой, затем со второй. Поставил их рядом. Странно: одна девица показалась мне моложе другой.

Пиво было теплым. Меня клонило в сон.

Еле слышно бормотал телевизор — да не телевизор, а панель шириной вполстены. Будто из этой стены вывалился целый бетонный блок — и открылся вид на Москву.

Телевизор показывал «Вести».

Я взял пульт. Зажмурился. Наугад понажимал кнопки.

Открыл глаза.

Картинка на экране изменилась: теперь там был Питер. Любимый Московский вокзал, по вечернему времени подсвеченный прожекторами.

Вот камера сместилась, пересекла площадь Восстания (с фаллическим обелиском) и уперлась в стену «Октябрьской». С растопыренными буквами поверху стены: «Город-герой Ленинград».

Тогда был октябрь, вспомнил я. А мне — пятнадцать. Я был долговязым волчонком-одиночкой, озлобленным на целый мир. И абсолютно никому не нужным, кроме тебя, мой ангел. Только ты был со мной в моих странствиях. Удерживал и не мог удержать.

Московский вокзал тогда был не тот, что сейчас. В центре вестибюля торчал еще не кудлатый Петр, а лысый Ленин. Не было ни закусочных, ни магазина машинок. Тоскливые толпы плохо одетых людей перемещались из зала на платформы и обратно.

Я приехал сюда случайным трамваем, как обычно. Длиннющий трехвагонный «двадцать пятый» поплелся в свое Купчино, а я не утерпел и вышел.

Близился вечер. Я искал приключений.

Хрипло заиграла музыка: Глиэр (как я знаю сейчас). Гимн великому городу. Это означало, что прибыл поезд.

Москвичи высыпали на платформу. Озирались. Шумной разноцветной подвыпившей толпой двигались мне навстречу. Москвичи отличались от питерцев тем, что были лучше одеты. И вообще они были лучше.

В моем кармане лежал ученический проездной, я был смелым и глупым, и домой не хотелось.

Я стоял и смотрел. Как будто выбирал. Это было странным ощущением, мой ангел. Я как будто выбирал дорогу, по которой пойду. Платформу, с которой уеду. Пусть людской поток катился мимо — мне казалось, что двигаюсь я.

Этот чел совершенно неожиданно оказался рядом. Он нес чемоданчик и на ходу доставал из кармана пальто массивную трубку Nokia (я его сразу зауважал). Он озабоченно тыкал пальцем в кнопки и не глядел на меня. Пока я не оказался у него на пути. Пока я не решился шагнуть в сторону и не наступил ему на ногу. И не отскочил.

Он даже не выругался. Я тоже промолчал. Он поднял глаза (я был довольно высоким подростком).

«Ты чего», — спросил он совершенно спокойно.

«Я ничего», — сказал я.

«На съеме?» — спросил он негромко.

«Нет».

Он усмехнулся. Было ему около тридцати. Темные волосы он зачесал назад и собрал в косичку, как в тогдашнем фильме Pulp Fiction. Пальто он надел поверх рубашки. А еще на нем был галстук. Безупречно завязанный. По виду — очень дорогой.

И пахло от него дорогим спиртом.

Он снова взглянул на дисплей. Спрятал свою мобилу в карман. Черные глаза блеснули недоверчиво.

«Не на съеме, тогда погуляй», — посоветовал он.

«Не хочу».

Это прозвучало вполне по-детски. К тому же у меня сел голос. Толпа редела, сливаясь в метро, и никто даже не смотрел на нас. Наверно, только милиционер у стеклянных дверей окинул нас скучающим взором. И еще ты, мой встревоженный ангел-хранитель. Если бы ты мог, ты позвонил бы мне на мобилу, но у меня мобилы не было.

Зато мобила была у него. Вот она запиликала у него в кармане, и он, достав, приложил ее к уху. А сам не спускал глаз с меня, будто ждал, что я вырву дорогущую штуку и с нею убегу.

«Да, брат, — сказал он в трубку. — Доехал. Все цивильно. Не парься, один с ним разберусь».

Сложил свою трубку. А потом обратился ко мне — уже тише:

«Значит, не хочешь гулять. А чего ты хочешь, пацан?»

«Я хочу уехать», — ответил я честно.

«К маме? В Похвистнево?»

Клянусь, тогда я впервые услышал про это Похвистнево (ума не приложу, есть ли оно взаправду на карте). Мамы у меня не было по ряду причин, о которых мы сейчас вспоминать не станем, хорошо, мой ангел? А домой, как я уже говорил, меня не тянуло.

«Нет, — ответил я тогда. — Вообще отсюда. В Москву».

Он усмехнулся снова.

«А хули тебе там делать?» — спросил он.

«Не знаю… я всё могу».

Его смех был коротким и приглушенным, будто смеяться он давно разучился. А отсмеявшись, он зачем-то протянул руку и двумя пальцами ухватил меня за шею, сзади. И легонько сжал.

«Четкий пацанчик, — оценил он. — Пиваса купить тебе?»

Я кивнул. И ощутил секундное, но очень жгучее счастье.

«Я — Ромик, — представился он. — Зови меня так. Ромик… из Звенигорода. А ты у нас кто?»

И я назвал свое имя. Довольно необычное.

Он снова попытался рассмеяться, но вместо этого пошатнулся, сглотнул, будто подавился слюной, и я подумал: да он же бухой. Потому такой и веселый. Ромик из Звенигорода.

«Я понесу ваш чемодан?» — спросил я.