Михаил Елизаров - Мы вышли покурить на 17 лет…

Как пьяный к радиоприемнику, я приебался к серенькой, на троечку, девушке Асе из Читы (Чита — это ты стоишь перед картой Родины и тянешься вправо всей длиной руки — вот там Чита, а в ней раньше жила так себе Ася). Она сообщила, что последние пять лет учится в Петербурге, а теперь тут в гостях, и просто влюблена в Берлин.

Я впал в то состояние ума, когда речь превращается в течь:

— Любовь к Берлину — это заговор или, точнее, сговор обманутых дольщиков, желающих затащить в свою секту побольше людей, которым, дескать, понравился Берлин, хотя нет на свете ни одного города, который стоило бы любить, но Питер точно любят, а про Берлин притворяются, и девушке, выросшей в Чите, не за что любить Берлин. Я знаю двух любителей Берлина, они феерические, отпетые гондоны, вот им Берлин нравится, и знаком с одним очень достойным человеком, которому Берлин отвратителен, поэтому если тебе кто-то сообщает, что ему хорошо в Берлине, значит, он лжет, либо купил квартирку на Савиньи-платц, потому что Берлин — это Лондон для московских мидлов, и мы же не гондоны в конце-то концов, не мидлы, чтоб нам Берлин нравился?..

В однокомнатной квартире на Хиддензеештрассе я съел печенье. На вкус оно было как обычное овсяное. Вначале преломил его, сжевал свою половинку, запил пивом «Штернбург» — самым дешевым, пролетарским, пятьдесят центов бутылка.

Затем прожил полчасика и сказал безнадежно: — Не берет, Вить…

Хозяин печенья по имени Витя снова достал коробку: — Ты просто крупный. Сколько в тебе — сто килограммов? Больше?

Харьковских времен друг Леха называл травяного, как Уитмен, кудрявенького тощего Витю — «рукколой».

Я съел вторую половинку, а после еще половинку. И еще одно целое печенье — стащил из коробки, потому что проголодался.

Читинская повстречалась нам на лужайке перед планетарием, что на Пренцлауэраллее. Мы вышли пройтись. Думали сначала в Мауэр-парк, но выбрали ближний отдых, перешли через дорогу. Там Витя и увидел своих знакомых, они выгуливали приезжую из Читы.

— Почему вы здесь в Берлине живете, если вы его так не любите! — рассердилась Ася.

— А я здесь и не живу! — парировал я, взгромоздился на велосипед и покатил домой на Петерсбургерштрассе — обедать.

И я соврал Асе, тогда я еще жил в Берлине.

Дома, лязгая от голода зубами, затолкал в электрическую духовку мерзлую пиццу. Через минуту запахло ладаном. Мне хватило ума сообразить, что я не вынул пиццу из полиэтилена. Стащил вилкой морщинистую, в оплавленных язвах упаковку, сунул обратно пиццу, заново установил таймер и сел смотреть «Ведьму из Блэр».

Вскоре я понял, что не слежу за фильмом, а бездумно грежу на его дерганой поверхности: «Вот, у нас камера, и мы едем снимать про ведьму… Здесь много детских могил…»

Неожиданный, отозвался таймер, и я вздернулся от его резкого дребезга. Пицца с виду была готова. Я коснулся еды осторожным ртом и не почувствовал температуры. Она будто не прогрелась, пицца, и румяные медали салями были пресными на вкус. Я ощутил деснами совершенно сырое тесто.

Собрался отнести четвертованную ножом пиццу на кухню, чтоб довести до готовности, по прелюде по телу прошли теплые вкрадчивые судороги. «Началось» — с удовольствием подумал я. Но это было последнее ощущения удовольствия.

Мелко содрогался, пульсировал живот. Вдруг показалось, что к губе прилип навязчивый кусочек сырого теста. Я попытался его снять, но пальцы потеряли всякое родство со мной, точно я отсидел их. Чужая рука пощупала губу. Да и самой губы уже не было — вместо нее торчал какой-то пористый мягкий нарост.

Я постарался сосредоточиться на мельтешащих событиях фильма — не тут-то было. Тесто, поразившее своими спорами ротовую полость, как разумная зараза, расползалось по всему лицу — его словно затянуло гипсовой смертной маской.

Кольнул первый испуг. На хер «Ведьму»! Решительно закрыл ноутбук и взялся руками за окаменевшее лицо. В этот же момент откуда-то со стороны налетело «одеяло» — некая темная распростертая масса. Она пронеслась над головой и пропала.

Чтобы не поддаться страху, заговорил вслух. Тесто уже протекло в гортань, поразило связки и бронхи, голос, прозвучавший в комнате, был не вполне моим, рыхлым, дырявым.

— Спокойно, это всего лишь приход, — произнес я. — Ничего страшного…

— Уверен? — неожиданно отозвался в голове внутренний Симург. — А по-моему, все очень даже страшно. С мексиканскими грибами ведь такого не было?

Где-то полгода назад мы купили на троих. Дуфт-киссен, «ароматическая подушечка» — так называлась эта зашитая в матерчатый пакетик отрава в магазинчике, торговавшем стеклянными трубками, кальянами и прочими джанки-аксессуарами.

Каждому досталось по одному сушеному грибочку. Накатил телесный мелкий озноб, и изображение переливалось неоном и ртутью, из всякого узора рождался и кружил калейдоскоп. Всей забавы часа на три. Но страшно не было — скорее, странно и весело…

— И кроме того, вы грибы употребили втроем. В компании. Полное соблюдение техники безопасности. А сейчас никого рядом…

По животу прошла крупнокалиберная дрожь, похожая на барабанную дробь эшафота.

— Еще вопрос: сколько половинок печенья скушал сам Витя? Помнишь?

— Одну половинку…

— Отлично. Прожженный наркоман Витя берет себе одну половинку. А ты сколько?

Пять половинок? Догадываешься, что это означает?..

— Что?..

— Ты передознулся! А-а-а-а! — внутренний Симург взвился паническим криком. — Вот что! И еще неизвестно, что именно было в этом печенье! Может, просто химия! Яд! Ты ж сейчас умрешь! Дошло наконец-то?! А-а-а-а!..

Я подскочил со стула, и тут же налетело «одеяло». Затрепетало, захлопало паническими петушиными крылами сердце.

Только б инфаркта не было…

Словно подслушав мои мысли, сердце раздулось. В груди шмыгнула мучительная острая игла, сердце лопнуло и потекло…

— Инфаркт! — заорал Симург.

Меня сотряс ужас непоправимого. Что бывает при инфаркте? Паралич?

В тот же миг, как по заказу, тесто вязкими бинтами спеленало туловище.

— Паралич! — воплем откомментировал Симург.

— Что делать?! — закричал я. — Помоги!

— Не знаю, не знаю! — скулил Симург. — Звони срочно Вите! Может, он подскажет? Накормил, пусть спасает! Как ты мог?! — убивался. — Такой молодой! Умрет на полу!..

Парализованной рукой я выхватил из кармана мобильник. Жуть мутила зрение, я лихорадочно выискивал в телефоне Витин номер. Всякий раз, когда я проскальзывал пальцем мимо имени, Симург всхлипывал от отчаяния: — Не звони Вите! Лучше сразу в «скорую»! Может, еще успеют спасти!

Витин телефон оказался выключен.

— Он тоже передознулся и умер! — надрывался, подвывал Симург. — У-у-у-умир-р-раем!..