Михаил Елизаров - Мы вышли покурить на 17 лет…

Назаров что-то простонал.

— Хочешь, я приеду?

— Ой, не стоит, наверное… Я вчера с Вадюхой перебухал… И ебло вдобавок разбил.

— О, господи, котик… Где разбил? Сильно?

— Ну, случайно ударился… Не сильно… В общем, только проснулся, лежу опухший, страшный и с чудовищным перегаром. Ты меня такого увидишь и сразу разлюбишь.

Вика помолчала, потом сказала: — Так смешно… Еще в школе девчонки советовали, чтобы разлюбить парня, нужно представить его на унитазе — ну, как он тужится, пукает… А мне тогда одноклассник очень нравился… Ну, я представляла его на унитазе, представляла и в итоге еще больше полюбила…

— Викусь, солнце, давай я чуть позже перезвоню, — предложил Назаров. — Чуть отлежусь, в порядок себя приведу…

Снова разбудил мобильный. Назаров измученно по-кошачьи алекнул, потом включил представительский баритон: — Добрый… Да сдаю… Двушка, тихий центр, первый этаж. Две комнаты — раздельные — общий метраж пятьдесят два метра. От метро — два шага…

Все-таки отец в Полтаве время не терял и подогнал клиентуру — турфирма интересовалась.

— Вы знаете, — рассудительно гудел Назаров, — я бы хотел шестьсот долларов… Ага… Ну, давайте — ни вашим, ни нашим — пятьсот пятьдесят… Меня на следующей неделе может не быть, я вам оставлю телефон человека… Вадим Вячеславович. Вы с ним договоритесь… Хорошо… Вот и замечательно… До свидания.

— Замкнутый круг… — сказал вслух Назаров. — Жили-были дед да бабица…

Сетка рабица снова откладывалась на неопределенный срок.

С улицы посигналил Вадюха. Назаров выглянул в окно, увидел «девятку». Холодильник торчал из открытого багажника, похожий на сыр из басни про ворону, что во рту держала…

Вадюха занес небольшой телевизор, улыбнулся помятому Назарову: — Здорово, братушка, я скороговорку придумал. Скажи быстро: подобосравшийся подобострастник!

На следующий день Назаров поехал в Москву. Плацкарта не было — даже бокового, брал купе.

Вадюха провожал. Назаров наставлял по турфирме — что и как.

Вид у Назарова был потасканный — ушиб на глазу за прошедшие сутки сделался черно-сливового цвета. И перегар еще… Проводница косилась — мол, «фу-фу, мужчина, не дышите в мою сторону…»

Почему-то было стыдно перед Вадюхой. Будто слово дал и не сдержал. Хотя ничего конкретного не обещал. И с Викой только по телефону попрощался — тоже нехорошо…

— Вадюха, спасибо, дорогой.

— Да перестань, Назарыч!

— Знаешь, — Назаров с трудом подбирал слова, — у меня ощущение, будто я для тебя чего-то не сделал… И понять не могу, что…

— Успокойся, — Вадюха хлопнул Назарова по плечу. — В следующий раз, когда приедешь, исполни для меня ноктюрн Бабаджаняна!

По Вадюхе не было понятно, он просто шутит или еще иронизирует.

Они обнялись, и Назаров поднялся в вагон.

Потом были две таможни. Ночной Белгород окончательно испортил настроение: «Жизнь проебана… Москва-Лариса…»

Назаров долго ворочался — что-то высчитывал. Квартира, дробилки, сетка рабица…

Вспомнил Вадюхиного «подобосравшегося подобострастника» и заулыбался.

Уснул.

К октябрю я поиздержался. Приятели мне подыскали место для зимовки. Знакомые чьих-то знакомых разрешали пожить у них во Внуково на даче. До мая. Фактически даром, платить только за электричество.

У меня совершенно не имелось загородного опыта. Что я знал о дачах? Туда съезжаются гости. Там спорят, похожие на русалок, девки: — У кого лохмаче? — и неизменно побеждает Хозяйка дачи — у нее, как у героини фильма Тинто Брасса, Миранды…

— А есть веранда? — выспрашивал я у Хозяйки. Мы ехали по Киевскому шоссе. Я то и дело косился на Хозяйку, но видел не благодетельницу, а победительницу в стыдных соревнованиях. Сорокалетняя брюнетка, шамаханский мохнатый типаж.

Я представлял, как стылым вечером вынесу из дома закоптелый самовар. В беседке будет стол, прихрамывающий, словно герцогиня де Лавальер. Я усядусь в скрипучее кресло, утеплюсь пледом, а напротив в дактиле «Б у -дет-гру Ст и ть-об-ле Т а -ю-щий С а д…»

— Нет веранды, — сказала.

Мы проезжали мимо крепких кирпичных коттеджей, основательных поросячьих крепостей. А наш щелистый домик был из досок — точно таких же, как и огораживающий его забор. Мне показалось, на почерневшей калитке облезла традиционная зеленая краска, но, присмотревшись, я понял, что это пятна мха.

Полутораэтажная постройка. Треугольная крыша напоминала прижатые к голове ладони, будто домик присел в испуге и прикрылся руками.

Выглядел он трогательно: с резным крылечком, со ставенками, чердачным окошком. Но это было летнее жилье, отличающееся от настоящего дома, как плащ от шубы.

— А тут когда-нибудь зимовали? — спросил я.

— Однажды с мужем жили до декабря, — ответила Хозяйка. — Пока в квартире делали ремонт.

У небогатого помещика камердинер одновременно и стряпуха. Так и здесь — дворик с одинокой раскидистой грушей (кусты вокруг крыльца не в счет) дополнительно совмещал в себе функции сада. На коряжистой ветке висели декоративного назначения веревочные качели.

В доме стоял запах отсыревшей бумаги. Небольшая прихожая была обшита светленькой вагонкой. На полу линолеум. Столик, вешалка, софа. Под окном мутные трехлитровые банки.

Прихожая переходила в комнату — с раскладным диваном и книжным шкафом. Направо — кухонный закуток, налево туалет и лесенка в чердачные покои.

— А сколько дому лет? — Я осмотрел пространство.

— В тридцать втором году построили… Ой, надо бы проветрить, — принюхалась к влажности Хозяйка. — И протопить.

Распахнула окна, впустила увядающие запахи листвы, земли и дыма.

Мне вспомнились слова: поленца и печурка.

— У вас центральное отопление?

Хозяйка поморщилась, словно я задал бестактный вопрос: — АГВ, колонка… А на втором этаже обогреватель.

В кухонном углу, похожий на Мойдодыра, находился древний агрегат — железный бочонок с гофрированной вытяжной трубой. Он растапливался с такими предосторожностями и ритуалами, что я решил — воду для купания безопасней греть в кастрюле.

— Весною будем ее сносить, дачу, — сказала Хозяйка.

— Не жалко?

— Она на ладан дышит. Не дача, а старушка… — очеловечила жилище. — Вы, если что — звоните, не стесняйтесь…

Все, что меня окружало, было пенсионного преклонного возраста — мебель, посуда, отопительный Мойдодыр. Последний так отдышливо пыхтел. Я выключил его от греха подальше — еще рванет…

С чердака приволок масляный радиатор, закрыл окна. Рамы в них были древние, с основательными, точно винтовочные затворы, шпингалетами.

К вечеру похолодало. С чашкой я вышел на крыльцо, постоял под абажуром в желтом осеннем свете. Шелестели порыжелые кусты, кряхтела груша.