Саша Канес - Мои мужчины

Я наступила на горло собственной гордости и нашла тот самый вагонный НИИ, в который, как Леня рассказывал нам еще в Уфе, его распреде лили после окончания института. Но крайне не любезная дама из отдела кадров ответила мне, что никакого Леню Ильина она не знает и что де вочка моего возраста должна ходить в школу, а не морочить голову занятым людям.

Я звонила в милицию и ходила в наше районное отделение МВД, умоляя сообщить мне, не происходило ли каких-нибудь несчастных случа ев с молодым человеком по имени Леонид Иль ин. Меня повсюду просто посылали, причем гля дели как на какую-нибудь шалаву. В конце кон цов один вежливый лейтенантик, дежуривший в паспортном столе, пообещал мне узнать про все возможные происшествия в Москве и области. Он сказал, что проверит, не попал ли мой любимый в какую-нибудь беду. Я дала ему свой номер телефона и попросила звонить в любое время Дня или ночи, если он что-то узнает. Через два Дня мама сказала, что мне звонили из милиции и велели передать, что мой знакомый в аварии не попадал и жертвой преступления не становился. При этом мама была очень раздражена и попросила меня больше ни о каком Лене с ней не заговаривать.

Я твердо решила на следующий день все-таки поговорить с мамой о причинах такого настроения. Но разговор этот не состоялся. На следующий день от нас ушел папа.

Произошло то, чего произойти не могло! Не могло никогда! Мой мир рухнул. Папа уходил. Уходил плохо — к той самой аспирантке, кото рую четыре года назад трахал на моих глазах в «хозяйственной» палатке. Она, разумеется, не помолодела за это время, но возрастная дистан ция между мной и ею все же сократилась. Она была старше меня уже не в два раза, как тогда, а всего лишь на двенадцать лет. А это уже совершенно другое дело. Отца уводила уже вполне сформировавшаяся, одуревшая от одиночества и недо…ба стерва, использующая последний шанс, чтоб обзавестись собственным, пусть сорокапятилетним, но уже состоявшимся и пока еще крепким мужиком. Я это чувствовала. И чувствовала, что отца понесло. Ему больше не нужна была стареющая усталая сорокалетняя жена. Не нужна и повзрослевшая, обожающая его дочь. Он решил начать новую жизнь, в которой нам не было места. И ему самому в ней тоже места не было. Это уже был совсем другой человек, незнакомый мне, чужой и безразличный.

Подходили к концу восьмидесятые, но в то время жилье в нашей стране еще не покупали и не продавали. Квартирный вопрос встал очень остро. Вынужденный совместный поиск решения проблемы окончательно убил в моих отношениях с отцом все человеческое.

Наша двухкомнатная квартира в пятиэтажке на Юго-Западе была разменена на однокомнатную в соседнем доме для отца, а нас с мамой выбросили аж в Серпухов, в старую и неухоженную однокомнатную квартиру на пятом, последнем, этаже панельной хрущевки в десяти минутах ходьбы от железнодорожного вокзала. Маме предложили в самом Серпухове неплохо оплачиваемую по тем временам работу, но на самом деле в экономическом плане мы просто рухнули в пропасть.

К моменту переезда я уже совершенно не уз навала в истеричном и подозрительном мужике своего отца, такого любимого и обожаемого па почку. Я не представляла себе в руках этого ставшего мне чужим человека ни гитары, ни вес ла. Для него существовала только эта крашеная дрянь, деньги да еще его неизменный компаньон Славик.

К тому же среди старых друзей, годами приходивших в наш дом и евших из маминых рук, не нашлось никого, кто помог бы нам переехать, взял бы на себя заказ машины и грузчиков, за которых нам с мамой тоже пришлось платить из последних денег. Маме было очень нужно, чтобы хотя бы кто-то из старых друзей зашел к нам и сказал какие-то человеческие слова. Но никто из бравых интеллигентов-шестидесятников, обретавших еще недавно капли свободы на маминой кухне, не пришел, не предложил денег, не попросил обращаться в случае необходимости.

Впрочем, для меня лично подлое поведение всех этих говнюков уже не имело никакого значения. А отец для меня просто умер. Я не могла перестать любить самого дорогого мне человека, того, кому я буквально поклонялась многие годы. Его просто не стало больше на этой земле. Я его не видела с тех пор никогда, а потом он умер уже по-настоящему.

Несколько лет назад они вместе с молодой женой погибли в автомобильной катастрофе. У меня были небезосновательные подозрения, что катастрофа была не случайной, но собственного следствия я по многим причинам проводить не стала. У отца и этой прошмандовки рос умственно неполноценный сын, в одночасье ставший круглым сиротой, и его взяла к себе моя мама. Кроме нее, несчастный олигофрен не нужен никому на белом свете. И мама самоотверженно взялась нянчить несчастное существо, обреченное без нее на неминуемую гибель в нашем жестоком мире.

Впрочем, это все еще было в далеком будущем. В Серпухов мы переехали в середине апреля. Менять школу за полтора месяца до выпускных экзаменов было поздно, и я все это время таскалась на учебу на электричках и в метро. На дорогу уходило по два часа в один конец, и, понятное дело, оканчивала школу я в совершенно отупелом сомнамбулическом состоянии. В довершение ко всем проблемам выяснилось, что я из-за прошлогодней болезни и всего за ней последовавшего так и не оформила после своего шес тнадцатилетия паспорт, а без него невозможно ни выписаться из старой квартиры, ни оформить серпуховскую прописку, ни подать документы в институт. В один из первых теплых весенних дней, сразу после уроков, я направилась в свое старое отделение милиции, где на втором этаже находился паспортный стол. Заполнив все, что требовалось, и сдав документы, на выходе из кабинета начальника я налетела на того доброжелательного лейтенантика, который брался узнать что-нибудь про моего Леню.

- Ну что? — спросил он, моментально вспомнив меня. — Списались вы со своим граж данином… Как его там… Запамятовал я. А! Вспом нил! С гражданином Ильиным. Вот!

- Как списалась?

- Как-как?! Я же вашей матери адрес его дал в колонии-поселении.

- В какой колонии? В каком поселении? — В голову мне ударило так, будто проклятый менингиальный синдром обрушился с прежней силой.

- А-а… — протянул лейтенант. — Она вам говорить, наверное, не захотела! Осужден он, получил два года «химии» за распространение порнографии и развратные действия в отношении лиц, не достигших совершеннолетнего возраста. Легко отделался еще…

Я почувствовала, что окаменеваю и внутри меня все холодеет.

- Так адресок вам дать? Или как?

Я замотала головой и, не в силах сдержаться, зарыдала, закрыв лицо руками. Я была очень молодой и очень глупой. Мне казалось, что я взрослый и критически настроенный ко всему на свете, и уж тем более к власти, человек. Я не знаю, почему тогда поверила в справедливость безумного приговора! Но это позорная правда: я поверила, что впрямь стала предметом вожделения педофила! И этой проклятой верой я окончательно предала единственного моего любимого человека. И я поняла свою маму, солгавшую мне «ради моего же блага». И этим гребаным пониманием я тоже предала его!