Саша Канес - Мои мужчины

Я отвернулась к обшарпанной, покрытой мерзкой голубой водоэмульсионной краской стене, чтобы Леня не видел, что творится с моим лицом.

- Ну и что они тебе ответили?

- Твой отец, шутя, я надеюсь, обозвал меня педофилом и сказал, что ты сама будешь решать, когда вырастешь. Так что расти поскорей… — Помолчав, он добавил виновато: — Я не знал, кстати, что тебе только шестнадцать.

- Я буду быстро расти, — хлюпнула я носом. — И непременно приму твое приглашение, то есть, прости, предложение.

Леня поставил на тумбочку поднос с моими любимыми абрикосами и грушами. Несколько фруктов было уже очищено от косточек, порезано на кусочки и выложено на отдельную тарелку. На подносе лежали вилка, нож и стопка салфеток. Он еще раз нагнулся к своей сумке и вытащил из нее две бутылки минеральной воды «Боржоми», стакан и открывалку.

- Мне сказали, что это все тебе уже можно, — сказал он. — Ты поешь? Тебе помочь приподняться?

Я резко повернулась к нему и сквозь слезы увидела лицо человека, которого видела в четвертый раз, а знала и любила, как мне казалось, с глубокого детства. Я слышала его спокойный голос, и было такое ощущение, что он говорил со мной всегда. Мне страшно хотелось приподняться и поцеловать его в губы, но я не могла этого сделать. Я не помнила, когда в последний раз чистила зубы и умывалась ли вообще с начала своей болезни. Образ девушки из инфекционной больницы, бросающейся в объятия к молодому человеку, шокировал меня саму. Я вновь вспомнила, что произошло в поезде, и меня охватило незнакомое до того часа ощущение непоправимой беды. Тем не менее я чувствовала голод и, приподнявшись на постели, подцепила вилкой половинку абрикоса, прожевала и, не без напряжения, проглотила. Больше я съесть не могла и попросила Леню оставить меня и идти домой. Была уже ночь, и мне было очень стыдно, что дорогой мой спаситель дежурит у моей кровати, а не спит дома. Он кивнул, погладил меня по голове и скрылся за дверью бокса.

Сделав над собой усилие, я спустила ноги с постели и, держась за спинку стула, поднялась. Вторая кровать все еще пустовала, и, хотя свою умершую соседку я не помнила, мне все равно было страшно. В боксе, в отличие от обычных многоместных палат, был свой туалет. Там же находился умывальник с маленьким зеркальцем над ним, и я смогла на себя полюбоваться. Зрелище, прямо скажем, было жалкое — слипшиеся волосы, желтая кожа, потрескавшиеся губы и огромные синяки под глазами. На пластмассовом крючке слева от зеркала висел предназначенный мне выцветший больничный халат, а одета я была в принесенную мамой из дома старую ночную рубашку.

Задрав ночнушку до подбородка, я увидела, что похудела, тело мое, как мне показалось, даже одрябло. Сдувшиеся груди в неверном свете флуоресцентной лампы походили на слепые и грустные мышиные мордочки. Я заметила, что в стакане с зубными щетками на умывальнике торчит невесть откуда взявшаяся там простенькая шариковая ручка. Сама не знаю, что на меня нашло, но я взяла эту ручку и нарисовала на каждой провисшей сиське по два широко распахнутых глаза с длинными ресницами. «Мышки» в зеркале, излечившись от «слепоты», сразу повеселели и вызывающе «выпучились» на окружающий мир.

Я услышала торопливые шаги за дверью бокса и быстро опустила ночную рубашку. Выглянув из уборной, я увидела, что он вернулся. Он тихо вошел, по-видимому, опасаясь меня разбудить, и вздрогнул, когда я, словно привидение, возникла в дверях туалета.

- Ты что-то забыл? — спросила я с нескрываемой радостью.

- Извини, входные двери закрыли на замок, и я не смог никого найти, чтобы меня выпустили. Я вспомнил, что у тебя вторая кровать пустует, и решил попроситься на ночлег.

Это была вторая ночь, которую мы проводили вместе.Если, разумеется, первой считать весе луюпьянку в уфимском депутатском зале. Сняв толькоботинки, пиджак и галстук, Леня лег на к роватьмоей усопшей соседки. Он рассказывал мне про себя, про свое детство, про родителей, промладшую сестру Олю и про только что прошедшие военные сборы. Он был потрясающим рассказчиком, и я прохохотала половину ночи. Умираяот смеха, я вдруг почувствовала, что про клятыйменингиальный синдром больше не име ет комне никакого отношения.

Я сама не заметила, как меня сморил сон, и проснулась, ощущая себя здоровой и счастливой. Его рядом уже не было, осталась только записка, которую я храню долгие годы: «Ты самая замечательная девочка в мире! Выздоравливай и расти скорей!» И приписка внизу: «Кстати, родственники привезли мне из-за границы видеомагнитофон и кучу классных фильмов! Кое-что я с друзьями уже посмотрел, но с удовольствием посмотрю с тобой еще раз!» Излишне говорить, что к тому моменту ни одного видеомагнитофона я еще не видела и все, что Леня рассказал, показалось мне ужасно интересным.

На следующий день в пять вечера одновременно с папой ко мне непонятно зачем пришел Славик. Я сама от себя не ожидала, что смогу с ним общаться, но почему-то неприязни к нему не испытывала. Я приняла цветы и тортик «Ленинградский», который потом с успехом скормила дежурным медсестрам. Меня неимоверно потрясло то, что Славик с папой умудрились найти общий язык: оба наперебой рассказывали о своих планах покупать и продавать отцовскому институту какие-то персональные компьютеры через какой-то Центр научно-технического творчества молодежи — НТТМ, новоявленное детище перестройки и комсомола. Надо сказать, что у папы в первый раз появился интерес к зарабатыванию денег. До сих пор не могу понять, как Славику удалось подействовать на него таким образом.

Я слушала их и не переставала думать о нем — о Лене. Я очень ждала его прихода и при этом не хотела, чтобы они со Славиком пересеклись даже на миг. Это притом, что я совершенно не ощущала Славика человеком, с которым меня хоть что-нибудь связывает. Я не испытывала к нему ничего, кроме, может быть, легкой досады. И то направленной скорее на себя. Славик был никто, просто прохожий идиот, наступивший мне на ногу, и то только потому, что я сдуру подста вилаее сама. Когда отец на минуту вышел в туа лет,Славик повернулся ко мне и, покраснев до корней волос, пробормотал какие-то нелепые извинения, а также выразил готовность на мне жениться, когда я достигну брачного возраста. Я расхохоталась ему в лицо. Славик стал и впрямьпо-настоящему первым — первым муж чинойв моей жизни, которого я открыто послала на х..! С годами их стало можно комплектовать в колонны!

Вернувшийся к моей кровати отец не понял, что между нами произошло, и посетители довольно быстро покинули меня, чтобы продолжить свои новые коммерческие занятия. А я осталась ждать Леню. Кто-то принес мне книгу Рыбакова «Дети Арбата», но чтение никак не шло. Мысли галопом скакали в выздоравливающей голове, и я, нацепив больничный халат, вышла пройтись по отделению. Пошатавшись туда- сюда по пахшему дезинфекцией коридору, я села в старое облупленное кресло возле входа в отделение, чтобы не пропустить, когда придет Леня.