Саша Канес - Мои мужчины

Я была так откровенно счастлива, что подполковник разрешил своему подчиненному остаться. Мне было необыкновенно приятно, что такой чудесный парень сидит рядом со мной и слушает мои любимые песни в исполнении моего любимого папы! Я ощутила, что в мире есть еще надежные и сильные мужчины, что мой папа — не исключение в этом мире. В отличие от всех наш спаситель, соблюдая субординацию, пил только «Бурятино», а потом, уже под утро, подполковник отдал ему ключи от служебного «газона», чтобы он отвез своего начальника и его друга-профессора домой, где подгулявших мужей поджидали сварливые жены.

Весь вечер Славик тоже был, разумеется, с нами, молча сидел в углу и пил свой портвейн, никак себя не проявляя. Ту ночь он мне не испортил.

В одиннадцать утра Леня пришел нас проводить. На наш прицепленный дополнительно вагон высокой платформы уже не хватило, и мы с немалым трудом втаскивали свой громоздкий багаж прямо с насыпи. Леня в отличие от пребывавшего в похмельной прострации проводника помогал поднимать вещи и складывать их.

До отхода поезда оставалось несколько минут, когда к нему, уже стоявшему внизу, спустился по железной лесенке отец и, пожав руку, поблагодарил:

Спасибо вам огромное! Я — ваш должник! Вернетесь в Москву — жду вас в гостях. Просите у меня все, что угодно, вам отказа не будет!

- Хорошо, ловлю на слове, — ответил Леня и поднял глаза на меня, стоявшую в дверях тамбура. — Раз так, непременно явлюсь и буду просить… руки вашей дочери!

На этих его словах состав дернулся и пополз. Опешивший отец проворно запрыгнул на лесенку, взглянул на меня и опять повернулся к молодому человеку, шедшему вслед за медленно набиравшим ход поездом. На папиных губах расплылась та улыбка, которую я обожала больше всего на свете.

- Думаю, это вообще не вопрос! — хохотнул он и, заскочив ко мне в тамбур, ловко защелкнул за собой железный фартук. — Во всяком случае, вопрос не ко мне.

В руках у папы в какой-то момент оказался незнакомый мне бумажный сверток, о происхождении и назначении которого я забыла спросить.

Под перестук колес от нас уплывал уфимский вокзал, и вместе с ним уплывал от меня первый, если не считать отца, мужчина, которого я полюбила. И последний…

С таким комфортом, как в тот раз, я не ездила никогда.Мне больше нигде не удавалось испытать такой полноты ощущения простора и свободы, которое возникло у меня сразу, как только я вошласо своим рюкзаком в этот старый, задрипанный, но полностью наш вагон. Славик с папой заняли купе, соседнее с логовом проводников, я вообще оказалась в своем купе одна, остальные тоже разместились с немыслимыми для советских людей удобствами. Прошли годы, и сейчас нельзя никого удивить ни собственной яхтой, ни частным самолетом. Но тот вагон, свой до самой Москвы, снится мне много лет. И ведь это именно Леня в день своего и моего рождения подарил его мне…

Хозяйственной жизнью вагона распоряжались два человека: проводник Вася Халявин и его напарница, она же сожительница, Нинка. Вася был плюгавым спившимся дегенератом с несостоявшимся интеллектом, даже убогие зачатки которого были разрушены алкоголизмом. Почти всю дорогу он находился попеременно то в состоянии прострации, то в белогорячечном бреду. Нинка хлопотала по вагонному хозяйству, кипятила чай, что-то все время протирала и мыла, а Вася в неестественной позе сломанной старой куклы валялся на нижней койке в купе проводников. Через сорок минут после отхода поезда он внезапно очнулся и с безумным ревом вылетел в коридор. Непонятно, что ему примерещилось, но левой рукой он вцепился напарнице в волосы, а правой принялся лупить ее куда придется. Нинка взвыла, мужчины бросились к ней на помощь. Но когда отец с приятелем отодрали от нее хрипящего Василия и уже собрались вломить ему для успокоения, Нинка закрыла сопливую мразь своим обширным телом.

- Не троньте Ваську! — кричала она. — А не то всех в милицию сдам, как на станцию приедем. — С этими словами она, словно заботливая мать, на руках оттащила небритого вонючего младенца в свое купе. Вернувшись в коридор, она примирительно, но все же не без укоризны в голосе сказала моему опешившему папе: — Че вы его трогаете?

- Вы же сами орали, что вас убивают!

- Так ведь то от неожиданности орала, как он мне в волосья вцепился, ирод. Тут и не так заорешь! А вы культурные люди, нешто не видите, что, коли будет нужда, так я его сама отхожу по первое число?!

Отец пожал плечами:

- По-моему, уже давно пора!

Но Нинка была не согласна:

— А смысл? Есть в этом смысл? — применила она неожиданно философскую категорию. — Ну двину я его по голове пару раз! Так он после этого просто будет гадить где попало — и все! Нету никакого смысла!.. Чаю будете?

- Еще как! — ответили мы хором и направились в зал, занимавший по меньшей мере половину площади вагона. Недолго думая, мы разложили между осциллографами и прочими громоздкими приборами нехитрую снедь, среди которой особо выделялся похожий на гордый фаллический символ копченый колбасный сыр, продававшийся в привокзальном уфимском гастрономе по полкило в одни руки, зато без всяких талонов, необходимых для покупки большинства продуктов. Еще у нас были хлеб, огурцы, помидоры и огромная банка засахаренного башкирского меда. Мед мазался на хлеб и в таком виде шел к чаю вместо торта, и было это незатейливое кондитерское блюдо потрясающе вкусным.

Разговоры во время трапезы касались самых разных вещей. Мы обсуждали поход, особенно радуясь его счастливому завершению, и изменения в стране. Начиналась перестройка, сопровождавшаяся окончательным исчезновением вкусных продуктов и появлением интересных печатных материалов. Прочитать все одному человеку было нереально, поэтому все пересказывали друг другу откровения из книг, газет и журналов, до которых кому-то удавалось добраться. Славик, помнится, почти все время молчал и только один раз вякнул, что время читать книжки и журналы подходит к концу и наступает время зарабатывать деньги. (Следует отметить, что деньги в то время в нашей компании обсуждались меньше всего и не считались достойной темой. Даже мама, вкалывающая как проклятая, чтобы заработать эти самые деньги, считала ниже своего достоинства их обсуждать.) Все замолчали и повернулись в сторону Славика. Тот поерзал на прикрученном к полу сундуке с инструментами, на котором сидел, и заявил, что считает главным делом каждого мужчины зарабатывать деньги. Отец усмехнулся и пожелал выступившему «попутного ветра во все паруса». Народ засмеялся и продолжил обсуждение очередного бест селлерао сталинских временах, напечатанного в каком-то толстом журнале.

Я же подмигнула Славику, чтобы он не слишком комплексовал по поводу собственного убожества, и чуть не рассмеялась в голос, вновь вспомнив о недавнем происшествии в салават-юлаевском плесе. Потом я задумалась о стреми тельнопокорившем мое сердце Лене Ильине. Интересно, шутил он или нет? Правду ли он сказал отцу, что приедет просить моей руки, или это просто было сказано только для того, чтобы повеселить маленькую девочку? Я поймала себя на том, что мысль о возможном замужестве томительно приятна. Я даже забыла, что планировала всю жизнь провести рядом с родителями — с заботливой и усталой мамой и обожаемым отцом. Я сама себя остановила. Прошло чуть больше суток с того момента, как я встретилась с молодым человеком, — и что, уже влюбилась? Я, всю жизнь смеявшаяся над романтическими мечтаниями своих школьных подруг, позволила себе и впрямь решить, что шестнадцатилетняя десятиклассница, одетая в прокопченную штормовку, приглянулась в качестве будущей жены взрослому, уже окончившему институт человеку? Надо мной посмеялись, как над ребенком, а я раскатала губы?! Ведь он даже не спросил ни нашего адреса, ни номера телефона!