Кингсли Эмис - Зеленый человек

— Хорошо, он говорил о том, что люди имеют право на покой в собственном доме. Внезапно замолчал, встал с места куда быстрее, чем обычно, и начал пристально вглядываться.

— Куда?

— Не знаю. В пустоту. Он смотрел на дверь, затем закричал, и Джек спросил его, что случилось, все ли в порядке, а потом старик чуть не рухнул на стол, но Джек его подхватил.

— Что он кричал?

— Не знаю. Ничего членораздельного. Затем мы с Джеком потащили его, и тут вошел ты. Кажется, боли он не чувствовал. Просто выглядел очень удивленным.

— Был испуган?

— Да… Пожалуй, немного.

— Немного?

— Ладно, он был очень напуган. Наверное, чувствовал, как это надвигается, ну, сам знаешь, что-то с головой…

— Да. А тебя бы это не испугало? Сомневаюсь.

— Не переживай, — Джойс пожала мне руку. — Ты не мог ничем ему помочь, даже если бы там был.

— Думаю, что не мог.

— Разумеется, нет.

— Я забыл сказать Эми, где… что он у себя в комнате.

— Она не пойдет туда, я послежу за этим утром. А теперь буду спать. У этих таблеток — убийственная сила, с ног валят.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи и выключили боковые лампы. Я повернулся на правый бок, к окну, хотя за ним не было видно ни зги. Ночь все еще дышала жаром, но духота за последний час заметно спала. Как только моя щека прикоснулась к подушке, я почувствовал, что она прохладнее самой подушки, на которой образовались твердые складки и неровные впадины. Сердце билось тяжело и умеренно быстро, словно я был на пороге не очень серьезного испытания, например визита к дантисту или публичного выступления. Я лежал в ожидании момента, когда сердце увеличит темп, а затем даст сбой, как произошло десять минут назад или раз двадцать в течение дня и вечера. Я рассказывал об этом феномене Джеку, который, пожалуй, снисходительно, но без нетерпения и с подъемом ответил, что ничего страшного нет, просто мое сердце часто по собственной инициативе посылает преждевременный дополнительный импульс, стимулирующий биение, поэтому следующий удар как бы запаздывает и может показаться более сильным, чем в норме. Подводя итог, я имел полное право сказать, что временами, например сейчас, сердчишко, эта расстроенная штуковина, чересчур важничает. Через одну-две минуты, не обманувшись в ожиданиях, я затрясся мелкой дрожью, затем наступили такая длинная пауза, что прервалось дыхание, после чего последовал толчок в грудь. Я говорил себе, что все в порядке, что это нервы, что состояние, как всегда, улучшится, что я ипохондрик, что таблетки бельрепоза с минуты на минуту начнут действовать, что все естественно и что я эгоист. Да, вот оно уже забилось спокойнее, более ровно, не так стучит, приходит ощущение комфорта, прохлады, покоя, дремоты, все становится расплывчатым…

Перед моими закрытыми глазами, как всегда, стояла колеблющаяся пелена, окрашенная в темно-пурпурные, темно-зеленые и прочие глубокие тона, которые меняли оттенки, но не резко, так что новые цвета не появлялись. Пелена окутывала все кругом, но теперь я начал рассматривать ее в упор, зная, к чему это приведет, однако не имея сил оторваться, ибо другого выхода у меня не было. Почти сразу зажегся тусклый, оранжево-желтый свет. Он выхватил из темноты какую-то часть человеческого тела, гладкую, округлую, сужающуюся книзу, но без указания масштаба трудно было определить, смотрю ли я на ногу или нос, предплечье или подбородок. Через некоторое время сероватый мужской профиль, обрисованный почти полностью и имеющий выражение не то загадочное, не то задумчивое, проплыл по диагонали мимо, стирая за собой все, что было на втором плане. По его верхней губе прошла судорога, губа стала увеличиваться и, оторвавшись, неспешно двинулась вперед, медленно продолжая раздуваться, пока не приобрела сходство с толстой кишкой кишечника. Снова в нижней части моего поля зрения зажегся зыбкий оранжевый свет и заиграл на кишкообразном предмете, освещая его снизу и выявляя скользкую прочерченную венами поверхность. Профиль наклонился и закончил свое существование. Когда оранжевое сияние потухло, начался новый тур: дрожащая желто-коричневая вуаль, не успев показаться, исчезла, чтобы открыть взгляду мрачную пещеру, стены которой и потолок, безусловно, имели человеческую природу, хотя сходство было самое отдаленное. Выделить какой-то один элемент было невозможно, только необычные качества поверхности, полуматовой, полублестящей, говорили о том, что это — обнаженная человеческая кожа.

Видения множились, крутились в вихрях, меняли форму, но за какое время, определить не берусь — возможно, минут за пять, хотя дольше получаса они наверняка не задерживались. Некоторые из них были совершенно удивительными, но ни одно не поджало своей неожиданностью. Вдруг на глазах они начали дрябнуть, сокращаться, их стало трудно различать. Затем вдруг какой-то съеженный пласт бурой плоти конвульсивно задрожал и в его сердцевине появилось концертино. Пласт разделился на продольные лоскутья, наливающиеся оливково-зеленым цветом, а затем превратился в крону и ствол молодого деревца, многие ветки которого росли почти вертикально и параллельно. Это было новинкой и, скорее, утешительной в среде, которая прежде проявляла себя исключительно как антропоидная. Плоть, породившая древовидные образования, продолжала свое дрожащее конвульсивное движение. Медленно ее ветки и более мелкие сучки затвердевали и начинали превращаться (по сомнительным стандартам правдоподобия, которые действуют сегодня) в нечто похожее на человеческие бедра, гениталии и туловище, обрывающееся на уровне грудной клетки. Выше ничего в данный момент различить не удавалось. Некоторые фрагменты сохраняли растительный облик, образуя плотную амальгаму сучьев, веточек, стеблей и листьев. Я старался вспомнить, что же напоминает рисунок или картина этой структуры, когда услышал шум, отдаленный, но почти узнаваемый: он был похож на хруст зеленого покрова и мелких веток под ногами человека или большого животного, двигающегося сквозь чащу леса. И в это самое время под новым освещением показалась верхняя часть груди, горло и шея — до самого подбородка из дерева.

Я щелкнул пальцами перед глазами и стал их яростно тереть: у меня не было желания видеть лицо, которое венчает такое тело. Буквально в мгновение ока все рассеялось, пропал шум и прочее. Мне хотелось думать, что шум доносится снаружи, но я знал, что этот хрустящий звук, в буквальном смысле слова, существует где-то внутри меня. Я никогда не сомневался в нереальности всего, что «видел» закрытыми глазами, точно так же, как и того, что «слышал». Завтра, возможно, меня испугает перспектива постоянных или спорадических слуховых приложений к ночным кошмарам, но сейчас я слишком устал. Когда я закрыл глаза, то увидел, что представление закончено: послания, исходившие из моих зрительных нервов, потеряли всю энергию и потенциал, темный занавес с каждым дыханием все слабее волновался перед глазами.