Кингсли Эмис - Зеленый человек

Боль возобновилась, когда я поворачивал на юго-запад, к ветке А595, и задержался секунд на двадцать с небольшим, хотя, возможно, остановка — только игра моего воображения. Мне подумалось, насколько больше пользы приносил бы нам этот божий дар — воображение, если бы научиться определять, включилось оно в работу в данный момент или нет. К тому же это могло бы повысить его коэффициент полезного действия. Мое собственное воображение, безусловно, не справлялось с ролью наставника, подсказывающего, как поступить, если над почкой действительно нависла смертельная угроза. В свое время я становился жертвой самых серьезных расстройств, но пока все они поддавались лечению. Прошлым летом мне удалось приостановить и даже купировать атаку хореи Хантингтона (прогрессирующей болезни нервной системы, которая обычно приводит к полной беспомощности и, как правило, считается неизлечимой), просто-напросто сократив употребление шотландского виски. За год до этого или несколько раньше перестал развиваться и законсервировался рак толстой кишки, стоило мне перестать есть местные сливы — ренклод и прочее, выпивать по две бутылки кларета в день и отказаться от пристрастия к сырому луку, маринованным огурчикам и пряным приправам. Новая, более сильная настольная лампа в течение недели излечила меня от серьезнейшей опухоли мозга. Все прочие поражения тканей, новообразования, атрофии и редкостные вирусные инфекции исчезали тем же путем. По сегодняшний день включительно.

В этом-то все и дело. Ипохондрия у других всегда служит поводом для издевок, более того, стоит человеку только мысль допустить о чем-то подобном, как он сразу становится мишенью для насмешек. Каждый приступ ипохондрии, как только он остался позади, у вас самих вызывает смех. Беда ипохондрика состоит в том, что он, став объектом для зубоскальства, будет ошибаться относительно состояния своего здоровья девятьсот девяносто девять раз, но окажется абсолютно правым в тысячный, тысяча первый или какой-нибудь следующий за ними раз. Как только я уяснил для себя эту истину, боль в моей спине, возвратившись через полминуты, элегантно ее подчеркнула.

Я выехал на ветку А507 и добрался до Больдока, ничего вокруг не замечая и механически выполняя действия, позволяющие не сбиваться с пути. Теперь, когда пришло время отдать последний долг отцу, мысли о нем меня не покидали, что бы я ни делал. Ставя «фольксваген» у обочины широкого шоссе, главной магистрали города, я вспомнил, как играл с отцом в крикет на песчаном берегу бухты Пивенси в, дай бог памяти, 1925 или 1926 году. Когда я промахнулся по шару в первый раз, он тут же похвалил меня за спокойствие, с которым и подобает держаться настоящему спортсмену. Пока я ждал и улаживал дела в бюро записи актов гражданского состояния, то думал о его ежедневных прогулках в деревню и жалел, что не сопровождал его туда чаще. Придя в похоронное бюро, я мучился мыслью о первом ударе, который он перенес, и о его выздоровлении, а в банке старался представить, какое влияние инсульт оказал на его умственную и психическую деятельность, и воображение нарисовало это настолько ярко, что я, стремглав перебежав дорогу, ровно в одиннадцать тридцать оказался в пивной «Джордж и Грегори». Чем бы я ни занимался, я не терял способности примечать, как тривиальны и скучны все процедуры, в них не было никакой значительности, даже проблесков драматизма, и чиновника из бюро по регистрации актов гражданского состояния, и гробовщика, и банковского клерка можно было спокойно поменять местами.

После трех двойных виски, выпитых залпом, я почувствовал себя лучше: фактически полностью захмелев, я ощутил ту первобытную свежесть, тот полумистический подъем духа, которые, как чудится каждый раз, будут длиться вечно. Сейчас я владел всем, что достойно познания, вернее, сумел бы узнать все, что желал, стоило только сконцентрировать на этом внимание. Ни жизнь, ни смерть не таят загадок, это просто точки отсчета, к которым стягиваются различные, большей частью ошибочные теории. Согласно определению или чему-то в этом роде, любая загадка в действительности лишена всякой загадочности. Впечатленный безыскусной силой этого суждения, я украдкой кивнул самому себе и, выйдя из пивной, отправился туда, где, по моему глубокому убеждению, имел все основания найти оставленный «фольксваген».

Поиски машины заняли некоторое время. Разумеется, они не прервались, когда стало ясно, что я веду розыск не в Больдоке, а во дворе «Зеленого человека», куда, по-видимому, недавно сам машину и пригнал. На обшивке корпуса, сзади, бросалась в глаза зияющая вмятина, которую почти наверняка я раньше не замечал. Это несколько обеспокоило, пока я не понял, что любое происшествие, которое не воспрепятствовало моему прорыву к дому, в расчет не принимается. В следующую минуту я оказался в холле и говорил с Дэвидом Полмером вполне связно, в ясном уме и твердой памяти, но постоянно затруднялся вспомнить, что же сообщил ему десятью секундами раньше. Кажется, он решил, что мои огорчения, расспросы, заверения, какими бы интересными и ценными сами по себе они ни были, не заслуживали его сиюминутного отклика. Сопровождаемый по непонятной причине Фредом, я оказался у лестницы, где и находился некоторое время, наглядно демонстрируя, что не только не нуждаюсь даже в самой незначительной помощи, но и просто ее не потерплю.

На лестничной площадке я также показал себя с самой лучшей стороны, но только после того, как были приложены огромные усилия, чтобы привести меня в чувство. Прежде я никогда не страдал временными провалами в памяти с утра пораньше, а также после такой маленькой дозы спиртного. Да, сегодня — день особенный. Я направлялся к дверям в жилые комнаты, когда женщина, попавшаяся мне на глаза вчера вечером почти на этом же месте, неожиданно прошла мимо — откуда, представления не имею, — и заторопилась к лестнице. Недолго думая, я окликнул ее, с усилием ворочая языком:

— Что вы здесь делаете?

Не обращая внимания, она начала спускаться и, когда после далеко не профессиональной погони я тоже выскочил на площадку, уже исчезла.

Я устремился вниз по лестнице с той скоростью, которая исключала падение вниз головой, то есть практически заплетаясь ногой за ногу. Дэвид как раз подходил к паре ступенек, ведущих вниз, в ресторан. Я окликнул его по имени, но громче, чем хотелось, и он резко обернулся.

— Да, мистер Эллингтон? Что случилось?

— Посмотри, Дэвид…

— Хэлло, папа, — послышался голос моего сына Ника. — Мы добрались раньше, чем…

— Подожди, Ник. Дэвид, ты видел женщину, которая только что спустилась по лестнице?

— Нет, думаю, я…

— В длинном платье, с рыжими волосами? Господи, всего за десять-пятнадцать секунд до того, как я тебя окликнул?