Мария Метлицкая - И шарик вернется…

Через полтора месяца она начала делать ремонт. Материалы, конечно, импортные: плитка югославская, обои итальянские, паркет финский. Мебель всю выкинула. Хоть и неплохая, румынская, но ей казалось, что запах мочи въелся во всё. Пусть будет новое, решила она. Самое-самое, по высшему разряду. К отцу за помощью обращаться не стала. Помогли свои связи.

Съездила к матери в санаторий. Хорошее место — сосны, дорожки, лавочки. Номер убран, телевизор, шелковые шторы, платяной шкаф, кресло, письменный стол. Столовка чистая, запахи приятные. Даже слюну сглотнула. Мать причесана, ногти подстрижены, халатик чистый, тапочки.

Увидела Светика — на лице ни одной эмоции. Сидит за столом и что-то пишет в тетради.

– Что пишешь, мам? — спросила Светик, усаживаясь в кресло.

– Письмо, — смутилась мать.

– А-а, — зевнула дочь. — А кому, если не секрет?

– Не секрет. — Мать покраснела и заправила за ухо прядку волос. — Дочке моей, Светланке, — тихо сказала она.

Светик помолчала и сказала:

– Понятно. Ну, я пойду?

Мать кивнула.

– До свидания. Вы не волнуйтесь, — проговорила она и добавила: — У меня все хорошо. Гуляю по парку. Телевизор смотрю. Уколы мне делают. Витаминные. Да, и булочки здесь дают, — оживилась она, — вкусные такие, с изюмом. — Мать улыбнулась и затянула поясок на халате.

Светик подошла и поцеловала ее в щеку. Мать чуть отклонилась и украдкой вытерла щеку ладонью.

Светик шла по коридору и плакала. «Чертова жизнь! — думала она. — Просто не жизнь, а полное дерьмо. Но сделала я все правильно. По-другому просто невозможно. По-другому мне не выжить».

Она вытерла слезы и быстро пошла к выходу. На дорогу выскочила ярко-рыжая белка и посмотрела на Светика.

– Хорошо тебе! — сказала Светик. — Ни забот, ни хлопот. И у меня все будет хорошо! Слышишь!

Белка повела острым ухом и прыгнула на ветку сосны. Светик вышла на улицу и подняла руку. Машину она поймала быстро.

– В город, — коротко бросила она и отвернулась к окну.

К бабке с дедом Светик не поехала. К чему? У них там и так все есть, а она по ним не скучала. Впрочем, как и они по ней.

У Зои начался роман с врачом из соседнего отделения, пузатым дядечкой с тщательно, как ему казалось, замаскированной лысиной. Он был старше ее на восемнадцать лет, женат и имел двоих детей. Сначала переглядывались на конференциях, потом танцевали на Восьмое марта на праздничном вечере. Дальше он пригласил ее в театр, проводил до дома, довольно ловко поцеловал у подъезда. На выходные поехали на турбазу. С ним было не скучно — остряк и весельчак. Не из пошляков. Циник и бабник — это Зоя поняла сразу. Но определенно — человек опытный и неглупый.

Зоя летала. Похорошела. Купила несколько новых платьев. Медсестра Зиночка достала ей французские духи «Клима». Сделала модную стрижку. Надела каблуки.

Встречались они раз в неделю на квартире его старшей сестры, одинокой старой девы, обожавшей брата и во всем ему потакавшей.

В постели Зое было с ним хорошо — несмотря на непривлекательную внешность, любовник он был умелый, ловкий и ненасытный. А что до Зои… Понятно, что «фрукт давно созрел» и даже немного перезрел — что уж говорить.

Словом, Зоя была счастлива, и даже туманное и неопределенное будущее ее совсем не расстраивало. «Как будет, так и будет, — мудро решила она. — И за это спасибо». Конечно, она понимала, что семью он не оставит. Скорее всего — не оставит. Детей он обожал, да и к жене относился неплохо. Но всякое в жизни бывает. Главное — вести себя по-умному, не навязываться, не настаивать, не давить. Она, Зоя, умница. Молодая, образованная, состоявшаяся, они коллеги — это немаловажно. Всегда есть о чем поговорить. Жена его, кстати, работала на АТС простой телефонисткой.

А дети — все дети вырастают и вылетают из гнезда. Зоя у него для любви и счастья. Не говоря уже про молодое и крепкое тело, всегда готовое на ответ. Так что посмотрим. Не будем загадывать. Пока хорошо — и ладно, а все действия — потом. Когда придет время.

Живот рос быстро.

– Жирнеешь день ото дня, — выговаривала тетка.

Мать тоже заметила живот. Посмотрела на Шуру и заплакала. Шуре казалось, что она все понимает. Смотреть на мать она боялась.

Ходила тяжело, опухали ноги, отекало лицо. В консультации бывала редко, почему-то было неудобно.

Тетка сходила в загс и договорилась, что Шуру и Валерика быстро распишут.

– Для чего? — спрашивала Шура.

Тетка качала головой:

– Дура. Чтобы у ребенка был законный отец.

– Отец! — усмехалась Шура. — Тоже мне — отец.

Но бороться с теткой не было никаких сил.

Расписались. Валерик с Раисой выпили водки. Шура пошла спать. А через две недели ее увезли в роддом. Рожала она долго. Ребеночек все не выходил. Тянули щипцами. Все оказалось страшнее, чем она думала. Сына ей три дня не приносили — говорили, слабенький, не сможет сосать. А потом принесли. И вправду — слабенький. Все дети орут, как птенцы, открывают беззубые рты, а этот — молчит, посапывает. Нянечка его за щечки треплет, пытается разбудить, а он глазки откроет, закроет и опять спит. Грудь не берет.

Шура смотрит на него и плачет. У всех — дети как дети, у нее мышонок какой-то: волосики серенькие, редкие, тощенький, бледный. И совсем не кричит. Нянька постоит у Шуры, вздохнет и забирает. Его, говорит, в детской будут кормить. Из пипетки.

Шура плачет и волнуется. Тетка пришла один раз и принесла апельсины. А апельсины нельзя, это всем известно.

Шура апельсины отдала нянечке, а та ей грудь расцедила. Ведь мальчик не ест. Совсем не ест. А грудь стала каменная и красная. И болит! Так болит, что кричать охота. А не покричишь! Все устали и хотят спать. Шура к стенке отвернулась, зубы сжала и молчит. Ей ли привыкать!

Только за ребеночка душа болит. Что-то чует материнское сердце. Что-то чует. А врач мимо Шуры проскакивает и глаза отводит. И нянечка вздыхает. Начали колоть антибиотики, стало легче — температура упала. Семь потов сошло. Из груди — гной. А на душе?

А на душе тоже гной, застывший и заскорузлый. За много лет. И опять жить страшно, а надо. Потому что у нее — сын. Но сынок поправится. Мама говорила, что и Шура слабенькая родилась. А выросла вон какая. Сильная.

Разве слабый выдержит ее жизнь?

Таня уговаривала себя, что надо жить вместе ради ребенка. Как можно оставить мальчика без отца? Она сама хорошо помнила, что это такое. Она винила во всем только себя. Сама виновата — думала, как облегчить себе жизнь. А про мужа забыла. Она взяла сына и переехала к мужу, в коммуналку. Он был удивлен и, как показалось ей, немного растерян. А может быть — расстроен? Конечно, стало тяжелее — и прибраться, и приготовить, и постирать, и достать хоть какие-нибудь продукты, отстояв пару часов в очереди с ребенком на руках. И еще — совсем не было денег. В баночку из-под майонеза собирали мелочь. Она удивлялась — ведь раньше муж не брезговал никаким приработком, а сейчас, когда она, почему-то сильно смущаясь, говорила ему, что не на что купить хлеба и молока, он впадал почти в ярость. Тогда он был студент, а сейчас — актер столичного театра.