Мария Метлицкая - И шарик вернется…

Зоя злилась не потому, что он из семьи не уходит, а потому, что все у него хорошо и сладко. Даже завидно становится. Всем человек доволен. А она, Зоя, все смысл жизни ищет. К чему-то стремится. Достичь что-то в жизни хочет.

За диссертацию взялась. Тема сложная, но интересная. Сидит до полуночи, книгами обложена. Мать однажды ей сказала:

– Может, родишь, дочка? Вырастим, поднимем. Пока мы с отцом в силе.

Зоя дернулась, вскочила. Два дня ела у себя, не выходила из комнаты. Полный бойкот. Мать ходила под дверью, не решалась войти.

На третий день Зоя к ужину вышла и жестко попросила в ее жизнь не вмешиваться и идиотских советов не давать.

Мать расплакалась, отец гладил ее по руке и на Зою глаз не поднимал. Поужинали молча и, понятно, без особого аппетита. Зоя встала и сказала:

– Спасибо.

Мать пролепетала:

– На здоровье.

Больше разговоров на тему Зоиной личной жизни не поднималось.

Детский врач зашел в палату и сел на стул возле Шуриной кровати. Сказал, что надо серьезно поговорить. Шура приподнялась на подушках и испуганно посмотрела на него. Врач взял ее за руку. Погладил и тихо сказал, что все «не здо€рово». Мальчик очень слабый. Но и это — не главное. У ребенка серьезная врожденная патология. Неизлечимая. Такие дети находятся в специальных учреждениях, со специальными программами и уходом. Домой их, как правило, не забирают, поднять их невозможно. Ну, практически невозможно. Так что надо писать отказную.

Шура смотрела в одну точку.

– Ты молодая. Родишь еще здорового. Не ломай себе жизнь. Не справишься. Не выдюжишь, — объяснял врач.

Шура легла и отвернулась к стене.

– Ну, подумай! — вздохнул врач. — Время есть.

Шура ничего не ответила.

Девчонки в палате молча испуганно переглядывались.

Ночь Шура не спала. Утром тяжело поднялась с кровати, умылась холодной водой, посмотрела на себя в зеркало, надела халат и тапки и вышла из палаты. Молодые мамочки тяжело вздохнули и принялись за свои дела.

Шура зашла в кабинет к заведующей. Та подняла голову от бумаг и предложила Шуре сесть.

– Постою, — махнула рукой Шура. — Когда выписываться можно? — спросила она.

– Да хоть завтра, — засуетилась заведующая. — Я же понимаю, каково тебе там лежать и на детей смотреть. Вот оформим бумаги, и позвоню твоим, чтобы они тебе вещи привезли и домой забрали.

– Позвоните, — кивнула Шура. — И для ребенка пусть все принесут. — Она развернулась и пошла к двери. — Уйду я завтра. Вместе с сыном. И уговаривать меня бесполезно.

За ней закрылась дверь, а немолодая и опытная заведующая, повидавшая немало за свои тридцать лет работы в роддоме, замерла с ручкой в руке и долго смотрела на плотно закрытую Шурой дверь.

И подумала, что ничего она в этой жизни так и не понимает. Несмотря на годы и копоть жизненного опыта.

Очень хотелось переехать к маме. Там — тепло, родной дом. Ну и помощь, конечно, что скрывать? Но тут мама заболела. Худела, теряла свои роскошные волосы и лежала без сил, еле доходила до туалета. Есть ничего не могла — все через силу. Конечно, подняли всю Москву. Всех подключили, но без толку, диагноза нет, одни предположения. Анализы неплохие, а человек загибается. Таня поняла, что переселяться к маме с Кирюшкой — только лишние хлопоты всем. Ездила к маме через день. Бабушка сидела на кухне как каменная. Взгляд застывший, погасшая папироса в зубах. Женька жила со своим мальчиком и собиралась замуж.

Мама радовалась внуку, но быстро уставала. Вечером, укутав сонного сына, Таня на двух автобусах возвращалась к себе. В кухне, уронив голову на стол, храпел пьяный сосед. В ванной было замочено соседское белье. Таня мыла Кирюшку в тазу. Вадим возвращался поздно, часто навеселе. Был очень возбужден и хотел общения. Таня, абсолютно сонная и ничего не соображающая, пыталась объяснить ему то, что, в общем, и объяснять было не нужно. А он… Он обижался и вставал в позу. Упрекал ее, что она его не понимает, не чувствует, не хочет слышать про его успехи. Словом, живет своей жизнью — ползунки, каши и щи. Клуша. Курица. Ей бы в мужья инженера, а не творческого человека.

Таня садилась на кровати и пыталась втолковать, как ребенку или слабоумному, про маму, про сына, про бытовые неудобства, про денежные затруднения.

Он впадал в тихую ярость:

– Ты не муза. И даже не жена и не поддержка. Мы живем разной жизнью и все видим по-разному.

Таня соглашалась. Понимала, что все разговоры бессмысленны. У каждого своя жизнь. В этом он прав, и она как жена ему совершенно бесполезна. Это надо признать.

Однажды он не пришел ночевать. Таня сходила с ума и обзванивала морги и больницы. Он позвонил на следующий день и сказал, что улетел в Сочи. На три дня. Просто развеяться.

– Ты один? — глухо спросила Таня.

– С друзьями, — ответил он. — С людьми, которые меня понимают.

Из трубки доносился женский смех.

– Привет друзьям, — сказала Таня.

Кирюшка сидел в манеже и испуганно смотрел на нее. Она взяла его на руки и крепко прижала к себе. Сынок расплакался.

– Ничего, — бормотала Таня. — Ничего, все у нас с тобой будет хорошо. Замечательно будет. Это я тебе обещаю.

Сын, посмотрев на нее, замолчал, и она тогда осознала, что он ее понимает. Смешно? Да нет. Понимать он будет ее всегда. Впрочем, как и она его. Чувствовать — за минуту — звонок от него. Сердцем чуять — даже если он пытается скрыть, — что у его проблемы. Разруливать все вместе — и ее беды, и его. Делиться всем. Ну, или почти всем. Почти — потому, что жалели друг друга. Верить друг другу — безоговорочно. Принимать такими, как есть.

Такое вот счастье. Только бы он был здоров!

Таня уложила сына спать и начала собирать вещи. Позвонила Женьке и попросила помочь. Сестра приехала через полчаса. Поймали такси.

Семейная жизнь закончилась.

Маму вытащила врач-гомеопат, после того как были перепробованы все возможные средства и способы. Гениальная тетка!

Строжайшая диета. Капли, травы, шарики — белые и сладкие, как сахар. Таня шевелила губами и отсчитывала их. Была важна доза — нельзя было просчитаться. Мама была еще очень слаба, но уже просила посадить Кирюшку на свою кровать. Читала ему книги. Через два месяца Таня вывела ее во двор. Бабушка словно очнулась и принялась готовить обеды, печь пироги. «Спасибо, господи! Как жаль, что я не знаю молитв», — думала Таня и разговаривала с Богом на своем языке. Мама потихоньку, еле-еле, но выползала из своей страшной болезни.

Вадим почти не появлялся. Иногда на час брал сына погулять. Они с Таней развелись, и почему-то стало легче. Таня устроилась в детский сад воспитательницей, конечно, в одну группу с Кирюшкой, иначе — никакого смысла.