Виталий Безруков - Есенин

— Сандро, дай-ка гитару! — он решил не читать, а петь.

— Жарь из «Москвы кабацкой», — ударив по столу кулаком, потребовал Блюмкин. — Только попохабней! — Он посмотрел на жену мутным ревнивым взглядом. — Я знаю, чего ей хочется!

Есенин ударил по струнам.

Эту строчку он пропел Гале, та в ответ благодарно и понимающе смежила свои густые ресницы. Но в мыслях Есенин был с другой. И пел о той, единственной, которую любил, которая родила ему детей и с которой он недавно разошелся, о которую оцарапался душой глубоко. И рана эта кровоточила и не заживала до конца его дней.

Пел Есенин протяжно, с надрывом, по-цыгански. Две девицы повторили последние строчки как припев. Есенин, одобрительно кивнув им головой, снова взвился высокой нотой:

Предоставив девицам спеть припев из последних двух строк, он как заправский гитарист аккомпанировал им, ловко перебирая струны. Следующий куплет вместе с Есениным запел Сандро, отчего песня стала еще разгульней:

У девиц оказались неплохие голоса, хотя изрядно пропитые и прокуренные, зато чувств было — хоть отбавляй. Они кокетливо подергивали плечами и щелкали пальцами.

Пристукивая в такт пению каблучками, девицы рвались в пляс, и только присутствие серьезных людей сдерживало их.

— Что вы, Катя? — спросил удивленный Наседкин, видя, как у Кати на глаза навернулись слезы.

— Сережа с Зинаидой… с женой разошелся!

— Эка беда! — пытался пошутить Наседкин, но осекся.

— Детей жалко. Маленькие они, — шептала, всхлипывая, Катя. — Сережа Танюшку любит! Что теперь будет? Господи! Он пить стал больше! Сумасшедший прямо иногда!

А Есенин меж тем продолжал:

и с вызовом, в лицо всем:

Девицы завизжали от восторга:

— Браво, Есенин! Нас еще не прижимал!!

Кусиков пригрозил им кулаком:

— Тихо! Вы… Давай, Сергей! Один!

Сделав небольшую паузу, Есенин пропел тихо, обреченно опустив голову:

И снова, резко ударяя по струнам, бросая вызов всем женщинам, которых он любил и любит, набычившись, упрямо замотал русыми кудрями:

Девицы под припев пустились в пляс, настолько захватывающе звучали последние строчки стихотворения. Сандро Кусиков, размахивая руками, как истинный горец, на цыпочках вился вокруг пляшущих, вскрикивая: «Асса! Асса!»

И все хором вместе с Есениным уже не пели, а истошно кричали:

— Браво! Браво! Есенин! — аплодировали и кричали все разом.

Блюмкин обнял Есенина и расцеловал.

— Вы все должны учиться у него! Пигмеи! Наша жизнь — простыня да кровать… Сегодня жив, а завтра в омут… Пойду еще выпивки достану! — Скинул халат и, надев кожаную куртку, сунул в карман наган.

— Яшенька, может, хватит?.. Наган оставь, зачем наган? — встрепенулась Нора, с тревогой посмотрев на гостей.

— «Только знаешь, пошла ты на хер, не умру я, мой друг, никогда!» — зло процитировал Блюмкин.

— Яков, ты совсем одурел! Прекрати, слышишь! — первым возмутился Мандельштам. — А то я уйду!

— Яков Григорьевич, ты в своем уме? — решительно поддержал его Ганин.

— Это уже не смешно. Яков Григорьевич, — добавил Мариенгоф, больше обращаясь к присутствующим.

— Что с тобой, Яшенька? Яша, я тебя не узнаю, — заплакала Нора.

— Это я тебя не узнаю… истекающая… сука… соком… — мстительно пробормотал пьяный Блюмкин.

Есенин побледнел, положил гитару и, встав в дверях, преградил ему дорогу.

— Опомнись, Яков! За что ты ее? Какая муха тебя укусила? Не уходи никуда… не пущу, ты же пьян!.. И вообще, хватит вина, я не буду больше пить!

— Да, Григорич, мы тоже не будем, уж если Есенин пить отказывается, — съязвил Мариенгоф.

— Сидеть! Всем сидеть! — крикнул Блюмкин. — Я сейчас. — Подойдя к Есенину, стоявшему в дверях, прохрипел, сунув руку в карман:

— Прочь с дороги!

— Ты с ума сошел, Яков! Ты с ума сошел! — не двинулся с места Есенин.

— Считаю до трех, — Блюмкин достал наган. — Раз! Два! Три! — И нажал на курок, целясь Есенину в лицо. Выстрела не последовало, только холодный щелчок, но и он произвел на всех впечатление еще большее, нежели бы прозвучал сам выстрел. Все оцепенели.

Ганин яростно бросился на Блюмкина и заломил ему руку:

— Что сидите?! Сандро, Толя, помогите!

Девицы истерично закричали. Бениславская вцепилась в волосы Блюмкину. Кусиков бросился на помощь Ганину, выхватил у Блюмкина наган. Поясом от халата они связали ему руки за спину, и тот сразу скис.

— Пустите! Я пошутил, наган не заряжен… Развяжите! Ну, больно же руки! — почувствовав чужую силу, Блюмкин сразу протрезвел.

— Ладно, давай развяжу! — пожалел его Есенин.

Гости, спешно одеваясь, стали прощаться с женой Якова.

— Я не знаю, что это с ним? Простите, пожалуйста, нас, — извинялась Нора, вытирая платочком непрерывно текущие слезы. — Трезвый — милейший человек, а выпьет — сами видели.

Сандро, тайком передавая ей наган, прошептал:

— Спрячьте. И учтите, он заряжен! Просто была осечка, — и вышел, прихватив гитару и девиц.

— Боже мой! — ужаснулась Нора. Оглянувшись на мужа, она быстро вышла в спальню, сунула наган в свою шкатулку. — Извините, пожалуйста, — жалко улыбнулась она, вернувшись к гостям. — Так хорошо было, и вот…

— Ничего-ничего! С кем не бывает! Переутомился… Все в порядке, — произнес, прощаясь, бодрым тоном Мариенгоф и исчез за дверью.

Есенин подошел к Норе, поцеловал руку.

— Я заеду завтра. Нам ведь в Кремль с ним. Спасибо, Нора, до свидания. Галя, Катька, поехали!

Девушки, стоя уже в дверях с Наседкиным, вежливо попрощались с хозяйкой.

— До свидания! Спасибо! — Мандельштам поцеловал руку Норе и, не обращая внимания на Блюмкина, вышел следом.