Виталий Безруков - Есенин

Редкие прохожие и влюбленные парочки стали останавливаться и прислушиваться к есенинскому пению. Но тот ничего не замечал вокруг, он пел Бениславской страстно, призывно:

Эти строчки возвращали его в молодость, в ту благословенную, сладкую юность, когда жил он только половодьем чувств.

закончил Есенин, повторив, как припев, последние строчки. То ли от стихов и голоса Есенина, то ли от воспоминания о первой близости с ним у Гали закружилась голова. Она порывисто обняла его и поцеловала.

— Браво! Спасибо, Сергей Александрович! Браво, Есенин! — раздалось вокруг. — Еще спойте, — просили случайные слушатели, узнавшие Есенина.

Но Есенин, подхватив Бениславскую под руку, решительно зашагал прочь, раскланиваясь на ходу с почитателями:

— Спасибо! Спасибо! Извините, некогда!

— Не хватало еще мне на улице выступать! — сказал Есенин Гале, когда они отошли подальше от собравшихся на набережной людей. — Ты не представляешь, что было вчера после моего авторского вечера…

— Представляю! Восторг слушателей, визг-писк девиц! Я это и в Москве наблюдала.

— Они на руках меня вынесли из зала! — горделиво сообщил Есенин. — Чуть не разорвали! Шнурки из ботинок хотели вытащить. Галстуком чуть не удавили! — И он, довольный, засмеялся.

В Бениславской проснулось чувство ревности. Она не хотела терпеть никого рядом с ним. Он должен был принадлежать только ей, ей одной!

— А что же было дальше? — возвратила она Есенина к его рассказу о Блоке.

— Блок похвалил. «Лихо! И поете лихо! И стихи…» — а потом попросил что-нибудь из последних… — не уловил смену ее настроения Есенин. — Я спросил: подлиннее аль покороче? Он поглядел на часы и попросил: «Давайте покороче, а то яичница пережарится».

Только я успел закончить стихотворение, как вошла кухарка с подносом, поставила на стол, а Блок так зааплодировал, что она вскрикнула. Он поблагодарил кухарку, а когда она вышла, серьезно сказал мне: «Прекрасно, Сергей Александрович! Вы ешьте, а я пока записочку напишу тезке вашему, поэту Сергею Митрофановичу Городецкому. Он поможет вам. Стихи ваши стоят того, чтобы их напечатали», — и вышел в соседнюю комнату. Я, как голодная собачонка, мигом смел все с подноса и уже чай допивал, когда он вернулся и протянул записку: «Вот пожалуйте! На обороте — адрес. Спасибо за стихи! Чистые они у вас, ясные… Хочу сказать вам не для прописи, а от души: за каждый шаг свой рано или поздно придется давать ответ, а шагать теперь трудно, в литературе, пожалуй, всего труднее… Сам знаю, как трудно сделать так, чтобы ветер не унес и чтобы болото не затянуло! Ну, счастливо, Сергей Александрович Есенин!» Он протянул мне на прощанье руку. Я пожал ее двумя руками, шапку нахлобучил, сундучок свой подхватил и хотел было выйти через кухню, как и пришел, но Блок остановил: «Нет, поэт Есенин, теперь через парадное! Только через парадное! И вообще, приходите ко мне, если что надо будет…» «Спасибо, Александр Александрович! Век помнить буду!» — благодарил я его. Рот до ушей от счастья, когда вышел на лестницу через парадную дверь.

На душе у Есенина стало грустно после пережитых воспоминаний:

— В девятьсот пятнадцатом это было… моя встреча с Блоком. Как трудно ходить, чтобы ветер не унес и чтобы болото не затянуло, — задумчиво сказал он, думая о чем-то своем, известном только ему одному.

Царское Село. Раннее-раннее утро. Есенин с Бениславской бредут, не торопясь, мимо дачек, спрятанных в чащах садов. Вокруг ни души, только грачи возятся в гнездах.

— А счастья и здесь все-таки не найдешь! Нет! Ищи — не ищи! «Нам целый мир чужбина, отечество нам Царское Село», — разглагольствовал Есенин, оглядываясь по сторонам. — Прости меня, Галя… Ну, вот захотелось мне повидать Пушкина… прийти прямо сейчас к его скамейке в лицейском саду и сказать: «Доброе утро, Саша».

— С тобой не соскучишься, — зевнула невыспавшаяся Бениславская, плетясь за ним по узким плитам тротуара.

— О! Это то, что мне нужно! — воскликнул Есенин, увидев на одном из домов вывеску «Фотограф». Он подошел и подергал дверь.

— Рано еще, Сережа. Нормальные люди все спят! — пыталась урезонить его Галя, но Есенина невозможно было остановить. В мрачности отчаяния, во вспышках веселости и озорства он был непредсказуемый человек. Начал стучать в дверь, барабанить в окна. Наконец открылась форточка, а в нее высунулось заспанное лицо с козлиной бородкой:

— Вам кого? Что за кипеш? Зачем так стучать?

— Умоляю вас, необходимо срочно сфотографироваться, — Есенин протянул фотографу деньги.

— Приходите попозже, — попытался захлопнуть тот форточку.

— Не могу позже — уезжаю.

— И уезжайте на здоровье, а я еще сплю!

Есенин достал из кармана еще несколько бумажек:

— Такая сумма вас разбудит?

— С этого бы и начинали! Заходите! Снимаем одного или с дамой?

— Не здесь, художник! — польстил фотографу Есенин. — Мне надо сняться в лицейском парке с одним молодым человеком для истории. — Есенин был само обаяние.

— Не откажите, пожалуйста, — присоединилась к просьбе Галя.

— Сумасшедший человек! — сдался фотограф.

— Ну да, сумасшедший! Он сумасшедший! Он Сергей Есенин! — засмеялась Бениславская.

— А, Есенин! Ну, тогда понятно! Азоханвэй! Я сразу понял, что я где-то вас видел! Сейчас! — Через какое-то время, весь укутанный, с треногой на плече и фотоаппаратом, фотограф появился в дверях. — Утро еще прохладное, а я что-то кашляю! Вот, понесите, — отдал он треногу Есенину. — Конечно! Как же, я видел афишку в нашем санатории… Как я сразу не догадался? — бормотал он, шагая по улице и взяв Бениславскую под руку. — Вы что, там вчера читали? — обратился он к поэту.

— Читал, — кивнул Есенин.

— И как? Были любопытные?

— Много было, Сергей Александрович весь вечер читал, — ответила за Есенина Галя.

— Не слышал, а Есенин, я знаю, читает громко!