Виталий Безруков - Есенин

— Дарю! Родные мои! Носите на здоровье! — Голос его осекся от подступивших слез. Он плюхнулся на сиденье и снова запел, не стыдясь своих слез: «Вот умру я, умру, похоронят меня, и никто… где могилка моя».

Августа Миклашевская, тихая женщина с грустными глазами, актриса таировского театра, как и все актеры, подрабатывала на жизнь случайными выступлениями в сборных концертах, благо у нее был сильный голос приятного тембра. На сей раз на сцене кабаре «Нерыдай» она пела что-то бесстыдно-шумное. Несколько десятков москвичей в туалетах дореволюционных времен, сидя за столиками, сально пялились на ее стройные ноги, попивая вино, закусывая и вслух отпуская замечания в ее адрес.

Неожиданно в это увеселительное заведение вошел Есенин с букетом цветов и в сопровождении брата Ильи, который с тех пор, как приехал с ним из деревни, ходил за ним по пятам, как преданная собачонка. Есенин устроил его в рыбное училище, но все свободное время тот неотступно оберегал брата, следуя за ним повсюду.

— Здесь она! Вон, на эстраде! Любава моя! — сказал Есенин громко, не обращая внимания на посетителей. — Тихая моя любовь! — выдохнул он, счастливо улыбаясь.

— Ничего себе «тихая» — орет как! — добродушно усмехнулся Илья.

— Это она работает… Артистка, что делать! В жизни она совсем другая… сам увидишь! — заступился Есенин за свою «любаву». — Давай вот тут сядем!

Когда они уселись за свободный столик, поближе к сцене, Илья спросил с тревогой:

— Брат, сегодня пить будешь?

— Нет, братуха… при ней ни за что! — успокоил он Илью.

В это время Миклашевская под аплодисменты закончила свое пение, и Есенин рванулся к эстраде. Он протянул ей цветы и, нежно поцеловав руку, шепнул:

— Августа, вы еще долго?

— Еще один номер и все! — ответила она и, улыбаясь и раскланиваясь на продолжающиеся аплодисменты, убежала за кулисы.

— Кофе, и покрепче! — заказал Есенин подскочившему официанту. — Илья, может, ты выпьешь?

— Окстись, брат, когда это я без тебя пил? С тобой-то и то — чтоб тебе меньше досталось! — обиделся Илья.

На эстраду выскочил бойкий молодой человек и, отыскав глазами в зале сидящего Есенина, весело и звонко объявил:

— Сейчас по нашей просьбе, я надеюсь, прочтет свои стихи недавно вернувшийся из мирового турне, которое он совершил со своей женой — знаменитой босоножкой мадам Дункан, поэт Сергей Есенин! — Он зааплодировал, выразительно глядя в сторону Есенина.

Есенин, возмущенный такой наглой выходкой, встал. Казалось, запахло скандалом. Поднялся со своего места Илья. Но из-за кулис выглянула улыбающаяся Миклашевская, и Есенин остановил брата:

— Ничего, Илья! Хрен с ним!.. Не будем скандалить… Она здесь!

Он подошел к эстраде и легко вскочил на нее.

— Стихов моих захотелось? Остренького… после винца сладенького?! — повернулся он к публике.

Все дружно засмеялись его шутке и зааплодировали.

— Браво, Есенин! «Москву кабацкую»! — раздались голоса.

Есенин посмотрел за кулисы, где Миклашевская о чем-то спорила с конферансье, и, хитро улыбнувшись, начал во весь голос, как обычно, только улыбка не сходила с его лица во время чтения.

как на исповеди, откровенно признавался он перед всеми в своем новом чувстве. А следующая строфа, полная горького сожаления за прошлые заблуждения, еще больше расположила публику:

В голосе, в глазах и жестах его было столько нежности и любви к стоящей за кулисами женщине, что дамы в зале заахали, мужчины понимающе кивали в такт, а официанты застыли на ходу с блюдами в руках.

А Есенин с отчаянием каялся любимой:

— Браво, Есенин! Браво! — разразился зал криками и аплодисментами. Посыпались вопросы: «Кому посвятили вы эти стихи? Кто ваша муза, Есенин?» Хор визжащих восторженных голосов скандировал: «Еще! Е-ще! Е-ще! Сти-хов! Сти-хов!»

— Умоляю, еще, мы так давно тебя не слышали! — покрыл всех густой баритон. Зал дружно засмеялся. Пока звучали аплодисменты, Есенин ушел за кулисы и подошел к Миклашевской.

— Что с вами, Гутя?.. Чем-то расстроены? — с неподдельной тревогой спросил он.

— Понимаете, Сережа, я должна была отработать еще номер, но партнер не пришел… — Она готова была заплакать от огорчения.

— Что за номер? — Есенин угрожающе посмотрел на конферансье.

— Танго «Апаш»… Не могу же я танго одна танцевать. — Слезы и в самом деле градом потекли у нее из глаз.

Есенин озорно переспросил:

— «Апаш»? Только и всего?.. Объявляй номер, козел! — приказал он конферансье.

— Вы с ума сошли, Сергей! Как же я одна?..

— А я на что?! — ликовал Есенин, довольный, что может помочь любимой. — У нас в Константиново танго давно не пляшут, но Айседора часто танцевала его перед гостями… Не робей, Гутя! Черт не выдаст — свинья не съест! — Он скинул пиджак и, взяв ее за руку, резко «уронил» и, подняв, ловко крутанул. Миклашевская ахнула от неожиданности.

— Будь что будет! Объявляйте! — кивнула она конферансье. Видя, что тот медлит в нерешительности, Есенин дал ему пинка под зад:

— Я сказал — давай!

Вылетев на сцену, конферансье прокричал в отчаянии:

— Та-а-а-анго «Апа-а-аш-ш-ш». Исполняют Августа Миклашевская и Сергей… — он помедлил и, поглядев на Есенина, закончил: —…Ду-у-ункан! Прошу!

Зазвучала страстная мелодия знаменитого танго.

— Ну, держись, Августа! — Есенин одной рукой взял ее за руку, а другой крепко прижал к себе за талию. Поймав такт, они четко и слаженно начали свой танец прямо из-за кулис.

Есенин вел партнершу, как заправский танцор, сильно и уверенно делая поддержки. Они исполняли это танго с необычайным вдохновением, юмором и фантастическими импровизациями. Под конец танца Есенин, обхватив Августу за колени, поднял высоко над собой, и она, словно обессиленная от испытанной страсти, медленно сползла по нему сквозь его «объятие». Подол ее платья задрался, обнажив стройные ноги, и она застыла на полу. Есенин, поставив ногу ей на плечо, скрестил на груди руки и замер в позе победителя. Через какое-то мгновение тишины, наступившей с последним аккордом, зал взорвался от аплодисментов и орущей публики: