Карин Альвтеген - Предательство

Новые обстоятельства выбили почву у нее из-под ног. Ей нужно время, чтобы понять, что все это означает и как действовать дальше.

— Я отказалась от поездки.

— Мы закажем новую. Я сам закажу.

В голосе мольба, почти отчаяние. Все, что угодно, лишь бы она снова подпустила его ближе. И она внезапно осознала то, чего не понимала раньше, потому что ей мешала злость. В его попытках освободиться от нее было что-то привлекательное. Не в том, что он предал ее, не в том, что лгал — это вызывало у нее неописуемое презрение. А в том, что он впервые в жизни сделал что-то сам, бросил вызов ей, попытался избавиться от ее контроля. Повел себя как мужчина, а не как тряпка или ребенок, находящийся на ее попечении. И, ставя в вазу очередную розу, она поняла, что ненависть и жажда мести, вызванные его изменой — это была реакция на то, что в нем наконец обнаружилось нечто, достойное уважения.

Собственная воля.

И вот он снова может вернуться к ней.

Но это прежний Хенрик, тот, к которому она привыкла. За все эти годы она не позволяла себе ни малейшего сомнения в их отношениях, долг есть долг. Она убедила себя, что семья — это святое, и отказывалась осознавать, что его слабость и подчиненное положение вызывают у нее презрение. Его измена открыла ей глаза и отрезала путь назад. Он унизил и предал ее, но вдруг передумал и захотел вернуться.

Ей придется принимать решение самой.

И нести вечную вину.

Зазвонил телефон.

Обрадовавшись передышке, она сделала шаг и ответила:

— Эва.

— Здравствуй, я только хотел узнать, дозвонилась ли ты до оценщика.

Она бросила на Хенрика быстрый взгляд, подумав, слышит ли он слова отца.

Хенрик стоял, скрестив руки, и пристально смотрел на нее. Было непонятно, расслышал он что-нибудь или нет.

— Я пока не успела. Можно, я перезвоню немного позже?

Что не успела?

— Хорошо, так и сделаю. Пока.

Она закончила разговор и положила телефон на место.

— Кто это был?

— Папа.

Ответ его устроил. Интересоваться подробностями он не стал.

Она вернулась к розам, хотя те уже стояли в вазе, но ей нужно было какое-то занятие, чтобы сохранить дистанцию между ними.

— Кстати, привет от Янне.

— Спасибо. Как у них там? — Она с благодарностью поддержала разговор на нейтральную тему.

— Хорошо. Он сказал, что видел тебя в каком-то ресторане.

— Вот как.

— Ты его не заметила. Он в шутку поинтересовался, что это за юноша, с которым ты вместе обедала?

С вазой в руках она направилась в гостиную.

— Юноша?

— Ну да, какой-то молодой парень, с которым ты любезничала за столиком.

На ее памяти ни с кем, кроме коллег, она давно не обедала.

— Ничего такого я не помню. Когда это было?

— Примерно неделю назад. Я точно не знаю.

Он пошел следом за ней в гостиную.

— Это была не я. Он обознался.

Какое-то время он стоял молча, а она притворилась, что еще раз поправляет эти проклятые розы. Наконец он ушел, она услышала его шаги на лестнице.

Ее взгляд упал на машинку Акселя, и она вдруг вспомнила, что не рассказала Хенрику о мужчине в детском саду и о том, что Аксель находится у бабушки с дедушкой. Поняла, что должна съездить за ним сама, Хенрику нельзя встречаться с ее родителями. Пока все не устроится. А потом особых поводов для встреч не останется.

Воздух в гостиной был горячий и спертый, солнце било в окна, и, приоткрыв дверь на террасу, Эва вернулась на кухню и открыла посудомоечную машину — еще одно занятие, за которым можно ненадолго спрятаться. Услышала, как он поднимается по лестнице, и краем глаза заметила, что он — слава богу —проходит мимо кухни и направляется дальше к спальне.

Вдруг охватила такая растерянность, что сразу даже трудно было сообразить, куда ставить вынутые из посудомойки чашки. Раньше, казалось, она контролирует происходящее, но теперь обстоятельства изменились, кусочки пазла взлетели в воздух и перепутались, и придется отступить назад на несколько шагов, чтобы вернуть себе контроль. Что будет, когда все прочитают статью, оставленную в почтовом ящике мамы Симона? Теперь уже и вообразить невозможно. Плевать на то, что случится с Линдой, но, возможно, своими действиями она, Эва, помешала собственным планам. Нужно все как следует обдумать.

Хенрик снова прошел мимо двери по пути из спальни. На этот раз в ее сторону он даже не посмотрел. Если она сейчас ляжет и притворится, что спит, то сможет спокойно подумать. У нее же болит горло, и она не пошла на работу.

Она вошла в спальню и закрыла за собой дверь.

На покрывале лежала красная книжка с маленьким навесным замочком на обрезе. И ее черный кружевной лифчик, который она, унизившись, купила в другой жизни. Она опустилась на кровать. Чего он добивается? Ведь это уже чересчур! Она сунула лифчик в комод, не в силах даже смотреть на него. Потом снова села на кровати, взяла книжку и взвесила ее в руке. Ему прекрасно известно, что она не ведет никаких дневников, а раз так, то зачем он это купил? Повернув ключ в замке, она раскрыла книжку на первой странице. Оттуда что-то выпало ей на колени. Сначала она не увидела, что это, а увидев, не поверила своим глазам. И в очередной раз со всей отчетливостью поняла, что совсем не знает человека, с которым прожила пятнадцать лет. Тот Хенрик, которого, как ей казалось, она знает, никогда в жизни не стал бы отрезать себе клок волос и любовно класть его в дневник, который она должна завести. Подобная идея ему бы даже в голову не пришла. Она прочитала слова на обороте обложки. Даже почерк незнакомый.

Моей Любимой! Я с тобой. Все будет хорошо. Книга для воспоминаний о том прекрасном, что нас ожидает.

Пораженная, она перечитала надпись еще раз. Кто он на самом деле? Какие еще тайные стороны его личности ей не удалось обнаружить за прожитые годы? Она была уверена, что с помощью этого дневника он честно пытается доказать, что любит ее. И готов на все. Может, именно этот вывод он сделал, пока ее не было рядом? Он действительно хочет попытаться еще раз.

На глаза навернулись слезы, и она почувствовала, что злоба и ненависть, переполнявшие ее все последние дни, отступают, а на их место приходит безграничная грусть. Расслабившись, она ощутила безумную усталость и, совершенно обессиленная, забралась под одеяло. А вдруг шанс все-таки есть? Но как простить? Разве она сможет когда-нибудь снова доверять ему? Но какая же она мать, если не даст ему еще один-единственный шанс — ради Акселя? Непростительно не то, что он влюбился в другую — это как раз понятно, учитывая, каким был их брак. Рану от его предательства и лжи она никогда не сможет залечить. Ужасно то, что он не рассказал обо всем честно, не объяснил, не дал ей шанс отреагировать и оценить реальные обстоятельства. Человек, которого она считала самым близким, ради собственных интересов причинил ей такую боль. Разве она сможет уважать его после того, как он повел себя как трус?