Фрэнсис Мэйес - Под солнцем Тосканы

В небольших лавчонках по всему городу производят окончательную, чистовую отделку мебели. Многие мастера изготавливают столы и сундуки из старого дерева. Тут нет места подделкам, нет попыток выдать вещь за античную: тут знают, что старая древесина не треснет, она поддаётся обработке воском и морилкой и будет выглядеть как надо. Мы приносим кузнецу свои инструменты для заточки, а он извиняется, что вернёт их нам только завтра. Мы видим, как сверкают лезвия мотыг, серпов и кос, стоящих у стен. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не провести пальцем по краю.

У портного нет очков; его стежки, должно быть, проложили мыши. В его тёмной мастерской, где у окна стоит швейная машинка, а катушки выстроились на подоконнике, я вижу новый белый мотоцикл, к которому прикреплена бутылка с водой, через заднее колесо перекинуты щегольские кожаные седельные мешки. Но позже я встречаю его в городском парке, в этих седельных мешках он приносит корм для трёх бездомных кошек. Он разворачивает объедки, которых они так откровенно ждут. Кроме нас в это воскресное утро в парке никого не было, горожане занимались чем-то другим. Когда на прошлой неделе я отнесла к нему подрубить свои брюки, он показал мне фотографии, прикреплённые к стене подсобки. Вот его юная жена, с приоткрытыми губами и вьющимися волосами. Умерла. Вот его красавица мать. Тоже умерла. Его сестра. Там есть и его фотография, на ней он — молодой солдат. У него чёрные волосы, он стоит, расставив ноги и распрямив плечи. В двадцать пять лет, сразу после войны, он служил в Риме. С тех пор прошло полвека, ушли все. Он похлопывает по своему белому мотоциклу. «Я никогда не думал, что окажусь последним».

Город Кортона занимает почти семь страниц в отличном путеводителе по Северной Италии. Автор педантично направляет читателя прогуливаться по каждой улице, указывая, что там есть интересного. Также рекомендуются экскурсии по сельской местности. В путеводителе описан алтарь каждого придела в каждом соборе, идентифицированы все тёмные картины на хорах. Прочитав этот путеводитель, я была ошарашена тем, какое количество произведений искусства сосредоточено в одном небольшом городке на холме. И это только один из сотен подобных городов.

Теперь, когда я немного познакомилась с Кортоной, я читаю путеводитель с удвоенным вниманием. Книга отсылает меня к улице в тени акаций, проходящей вдоль городской стены, и я тут же вспоминаю невысокие каменные дома с одной её стороны и вид на долину ди Кьяна — с другой. Я знаю тамошнего трёхлапого пса, который, по моим наблюдениям, живёт в доме, во дворе которого вечно сохнут растянутые подштанники. Я вижу стулья с сиденьями, сплетёнными из тростника, которые по вечерам выносят из домов все жители этой улочки, чтобы посмотреть на закат и проверить время по звёздам. Вчера, гуляя там, я чуть не наступила на ещё мягкую дохлую крысу. В одном из дверных проёмов, выходящем прямо на эту узкую улочку, я мельком увидела женщину, обхватившую руками голову, положенную на кухонный стол. Плакала ли она или просто дремала? Не знаю.

Что бы ни говорил путеводитель, но западёт ли тебе в душу какое-то место или нет, никто не может знать заранее. Я могу назвать места, в которых бывала, но которые совершенно не запомнились. Бывая там, я честно осматривала достопримечательности, следуя указаниям путеводителя, каждый вечер записывала на его полях продуманный на завтра маршрут. В свой первый приезд в Италию я была в таком возбуждении, что вихрем промчалась за две недели по пяти городам, это был такой туристский маршрут, где остановки делались по свистку гида. Я и сейчас помню, как впервые попробовала эспрессо под аркадами Болоньи, помню даже свой комментарий: я сказала, что он обжигает горло. Я помню освещенный свечами ресторан во Флоренции, где я отведала равиолей с маслом и шалфеем. Помню выпечку, которую купила и взяла с собой в гостиницу, даже то, как она была завёрнута и перевязана: как будто это был подарок. Помню запах тёмной кожи в обувном магазине, где я купила (и открыла своё пристрастие на всю жизнь) свою первую пару итальянских туфель. А ещё картины Аллори в уголке музея Уффици, комнату у подножия Испанской лестницы, в которой умер Ките, — я опускала руку в фонтан в форме лодки, рядом с тем самым домом, думая при этом, что и Ките опускал в него свою руку. У меня нет записей о той поездке. Впоследствии я начала носить с собой путевой журнал, потому что поняла, как много забывается со временем. Память, конечно, штука хитрая. Я мало что запомнила из своих трёх дней в Инсбруке — только острое ощущение осеннего воздуха, прекрасную женщину с рыжими волосами за соседним столиком в ресторане, — но до сих пор помню каждый камень в Кузко; мало что осталось в памяти от Пуэрто-Валларты, но Юкатан вижу так ясно, словно была там вчера. Мне понравились руины цивилизации майя, увиденные сквозь марево жары, вызывающее галлюцинации; мне понравилась большая игуана, заснувшая на пороге моей комнаты, крытой тростником; понравились упрямая уединенность народа, безумные бури, застилающие свет, москитные сетки, развевающиеся вокруг кровати, и свечи, тающие с невероятной быстротой.

Хотя поездки на выходные могут быть просто бегством от себя, большинство людей едет куда-либо потому, что ищет что-то. Ищут развлечений, приключений, новых ощущений — а что потом? «Эта поездка изменила мою жизнь», — сказал племянник, побывав в Италии. Знал ли он это до своего приезда или поездка просто подтвердила ту перемену, назревание которой в себе он уже предчувствовал? Я подозреваю, что нет; он открыл эту перемену в себе в процессе путешествия. Другая моя гостья сравнивала всё, что видела — воду, архитектуру, пейзажи, вино, — с тем, что есть в её родном городе. Меня это страшно раздражало. Я хотела заткнуть ей рот, указать ей на монастырь одиннадцатого века и сказать: «Смотри». Я чувствовала, что она уедет домой, так ничего и не увидев. Вскоре она написала мне, что в тот период разводилась с мужем, с которым прожила четырнадцать лет (о чём не сказала мне ни слова, пока была тут), потому что он решил, что он — гей. Когда я стала вспоминать её поведение, я поняла, что она отчаянно искала опоры в своём доме, которого у неё уже не было. Другая гостья была одним из марафонцев, успевающих обскакать семь стран за трёхнедельный тур. Заманчиво высмеять это рвение, но мне крайне интересно, почему человек выбирает для себя столь стремительное перемещение, причём на большие расстояния. Прежде всего, это очень по-американски. Просто двигаться вперёд. Далеко и быстро. За такими поездками стоит сильный побудительный мотив «увези меня отсюда», хотя они и совершаются под лозунгом «видеть страну, чтобы знать, куда я захочу вернуться». Тут главное не цель, не место назначения; главное — всё время быть в пути, быть там, где никто тебя не знает и не понимает, наплевать на все заботы, которые тебя обременяли, приводили в истерическое состояние, как ящерицу с камнем на хвосте. Люди путешествуют по самым разным причинам и не путешествуют тоже по разным причинам. «Как я рада, что съездила в Лондон, — сказала мне подруга по колледжу. — Теперь мне больше не надо никогда туда ездить». А вот моя подруга Шарлотта проехала по всему Китаю в кузове грузовика; это был объездной маршрут, чтобы попасть в Тибет. В своём стихотворении «Слово тотемного животного» У. С. Мервин писал: