Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

Седюк испугался. Что она сейчас встанет и навсегда уедет в Москву. Ему стало стыдно. Обрушил на нее свои проблемы и испортил вечер. В Седюке смешалось так много чувств, что, извиняясь перед Юлей, он не мог простить сам себя.

— Лучше скажите, что значит ваша фамилия, по-русски она звучит… непонятно.

— Седюк? — Он был благодарен Юле за перемену темы. — Это от слова seduction или seducteur , наверное. Соблазн, соблазнитель, никогда об этом не думал.

— Соблазнитель! — радостно воскликнула Юля. — Как смешно. Давайте выпьем на брудершафт и поцелуемся.

— А твоя фамилия? В ней слышится Chine — Китай.

— Дакшина? Фамилия русская, но есть точно такое древнеиндийское слово, значит «правый», «способный», «умный», а в мифологии это дар, приносимый жрецу-брахману.

— Жаль, что я не брахман, — Седюк повеселел и расслабился. Они просидели до ночи.

Дома Седюка ждало страшное. Угроза была приведена в исполнение. Как человек слабый, он стал винить Юлю. Потом извинялся. Юля пожимала плечами: «Признайся себе, что ты этого хотел. А она не хотела жить. Так и произошло». Он признался, но когда Юля собралась переселиться к нему, опять стал рвать на себе волосы и стенать, отказываться же от Юли он определенно не собирался. Она была для него как с другой планеты, где отсутствовали нормальные человеческие чувства: «Ты должен начать новую жизнь, что толку оплакивать то, чего больше нет? Или ты тоже не хочешь жить?» Чувства у Юли были, но она пользовалась другим алфавитом, чем те, кто имеет дело с рогом изобилия и не знает точно, сколько и чего из него должно насыпаться. Юлиной единицей была фраза и походила она на стрелу, а у них — буквы, кружевные, неразборчивые, последовательность путаная, как шифр, и потому такие люди списывают друг у друга, чтоб не попасть впросак: в данном случае Седюк знал, что должен чувствовать себя виноватым, с Юлей порвать, но хотелось ему, как без тени смущения озвучивала это Юля, начать новую жизнь.

Юля выбрасывала платья жены: они же больше не нужны, — говорила она спокойно, — оставляя их в шкафу, ты тянешь за собой прошлое, а оно должно быть только в памяти, не в доме. Юля ничего не знала о таких вещах, когда времена перепутываются и друг в друга проникают. Она же не тащила свою Тьмутаракань в Москву, а Москву в Люксембург, где она вообще-то не собиралась поселяться. Кончится контракт, и домой, там работа, но они будут ездить друг к другу в гости. Юля полюбила старика Седюка (не такой уж старик, всего на пятнадцать лет старше), как ребенка: такой он был растерянный и так нуждался в ее опеке. Секс ей тоже понравился, хотя если смолоду не привыкнешь, потом на это не подсаживаешься. Как впервые отведать устриц на старости лет. Без них можно жить, но, попав во французский ресторан, стоит их заказать. Юля не сделала роковой ошибки: не стала учить французский. Если б она на нем заговорила, обойтись без устриц она бы уже не могла. Но нечто роковое все же произошло.

Юля переехала к Седюку, он сдался на ее милость, был влюблен, хоть и нервозен, и даже согласился с Юлиными доводами, что им надо пожениться для того, чтобы мочь ездить друг к другу, иначе бюрократия разлучит их навсегда. Все развивалось быстро, и в мыслях о будущем Юля решила навести мосты с русским центром: было бы неплохо сыграть там свадьбу. Как бы на ее, а не его территории. Его территория ее бы однозначно не поддержала. Витрина с гжелью скрылась в лесах, шел ремонт. Только Юля остановилась в поисках входной двери, как сверху ей на ногу, на ее держащуюся на честном слове ногу, свалился кирпич. И чей-то голос сказал: «Сволочь». Нет, ей не показалось, кто-то это сказал, наверняка не ей, но прозвучало это одновременно с ударом. Юля упала, было больно так, что потеряла сознание. У нее же все резаное-перерезаное.

Она очнулась в больнице, ее спрашивали, кому позвонить в случае чего. Юля хотела пойти позвонить сама, но не смогла встать, даже пошевелиться не смогла. Прошли сутки, но больница так и не дозвонилась до Седюка, а может, даже и не звонила. И вот тогда, впервые, Юле стало себя жалко. Будто она скатилась с горы, на которую с таким трудом поднималась. Она не знала, что делать дальше. С такой ограниченностью человеческих возможностей Юля еще не сталкивалась. На следующий день ее посетил юный коллега из лаборатории, сказал, что шеф, г-н Седюк, не в форме, смерть жены подкосила его, и он вот попросил навестить Юлю. Апельсиновый сок, бельгийский шоколад.

Их отношения держались в секрете. И сейчас Юля терзалась сомнениями: а не рассказать ли юному коллеге все? Седюк от нее отказался, это было ясно как день. Или боится засветиться в ее обществе? Чтобы встать, ей нужны были костыли. Вошла медсестра и сказала, что Юлю больше не могут держать по страховке, дальше надо платить. Дешевле умереть. Юный коллега готов помочь ей сесть в такси. Никому на свете Юля не нужна, никому ее не жаль, впереди, на месте четко обозначенной цели, пусть мишени, виднелось чужое небо с чужим солнцем, чужие улицы с чужими людьми — Юля рыдала в голос, выла, орала, очень испугала юного коллегу. Он сходил за медсестрой, попросил сделать укол успокоительного, но сестра сказала, что врач не давал таких распоряжений, а увидеть его до следующего утра невозможно. Юля поняла, что теперь ей все говорят «нет». Кроме Седюка, идти было некуда, от квартирки, которую она снимала, она только что отказалась. «Я живу у Седюка», — шепотом всхлипнула Юля и попросила юного коллегу отвезти ее туда. Ей дали напрокат костыли.

У Седюка, оказывается, был сердечный приступ. Может быть, приступ сомнений, горя, страха, но назывался он сердечным. Из Америки приехала его взрослая дочь, она живет в гостинице, но приходила и спрашивала, куда делись мамины вещи. И она, конечно, не должна ничего знать о Юле. «Русский след», — считала Юля ужасное подозрение из мозга взрослой дочери, когда наткнулась взглядом на две своих русских книжки в журнальном столике. Юлины глаза не просыхали. Зря она напридумывала себе, что Седюк не будет любить калеку. Это была его судьба. Он, наверное, вовремя не расслышал зов долга, тогда ему спустили иероглиф более наглядный — инвалид первый, а второй, по идее, должен был вообще быть написан огненными буквами, для рассеянных и непонятливых.

То, что Юля сникла, перестала бурлить и настаивать на прощании с прошлым, умиротворило Седюка. А когда она вдруг свернулась комочком на ковре и замяукала, его это растрогало. Он навис над ней, опершись на вытянутые конечности, чтоб не повредить ее хрупких хрящиков, и прорычал: «Через неделю мы женимся». Юля соблюдала тайну брака и через три дня после свадьбы вернулась на родину.

У молодоженов были теперь две трудоемкие задачи: его — продать свою квартиру и купить новую, без следов прошлого, ее — продать тараканью нору на выселках, подыскать большое и приличное в центре к моменту, когда он привезет деньги. Тут она с тех пор и живет, в Смоленском переулке, с видеодомофоном. Удобно, ничего не надо говорить и кричать до хрипоты в дырочки динамика: «Это я, ну я, да я же».