Брет Эллис - Ампирные спальни

За ту неделю, что мы проводим вместе, не все идет гладко, бывают проколы, но она ведет себя так, будто это неважно, отчего мой страх почти полностью улетучивается. Рейн пробуждает во мне чувство, в котором хочется раствориться вопреки, например, тому, что когда несколько моих друзей, почему-то оставшихся на Рождество в городе, предлагают поужинать в «Сона» [52] Ресторан изысканной французской кухни. , Рейн впадает в легкую панику, совсем ей не свойственную, и даже не в состоянии этого скрыть. («Не хочу ни с кем тебя делить» — таково ее оправдание.) Но проколы и отговорки — мелочь по сравнению с целительностью ее присутствия: перестают приходить CMC с заблокированных номеров, пропадает синий джип и всякое желание вернуться к работе над отложенными сценариями, тишина больше не угнетает, и пузырек с виагрой в выдвижном ящике ночного столика уже который день оттуда не извлекается, и призраки, переставлявшие в квартире предметы, обращены в бегство, и я уже готов допустить, что у наших отношений есть будущее. Рейн убеждает меня в этом. Рейн отодвигает Меган Рейнольдс в глубь кадра, размывая ее очертания, выходит на первый план, и, поскольку меня все в Рейн устраивает, я не замечаю, в какой момент наша ни к чему не обязывающая связь становится чем-то большим, и впервые после Меган Рейнольдс теряю бдительность, начинаю относиться к происходящему всерьез. Но есть одно обстоятельство непреодолимой силы; обстоятельство, от которого, как ни пытаюсь, не могу абстрагироваться, что, безусловно, к лучшему, ибо оно, как шест канатоходца, помогает удержать равновесие, балансировать на грани: Рейн старше, чем нужно для роли, которую она рассчитывает получить.

«Когда ты уже что-нибудь для меня сделаешь?» — спрашивает она за поздним завтраком в кафе неподалеку от комплекса «Дохини-Плаза», где нам обоим лениво и муторно с похмелья, усиленного ксанаксом [53] Строго говоря, произносится «занакс»; в России известен как алпразолам. Используется для лечения тревожных неврозов и панических атак. В сочетании с наркотиками усиливает их действие. и травкой. «По-моему, надо позвонить, не откладывая», — говорит она, глядясь в зеркальце. «Как только все вернутся из отпусков», — говорю с невозмутимой улыбкой, согласно кивая. Не обращаю внимания на складочки недоверия у нее на лбу — они не разглаживаются даже после того, как снимаю темные очки, что побуждает меня повторить обещание, сопроводив его нежным поцелуем.

Зыбкое спокойствие длится почти неделю. Всегда боишься, как бы его что-нибудь не нарушило, и потом это «что-нибудь» происходит. За два дня до того, как находят тело Келли Монтроуза, Рейн просыпается утром от ночного кошмара. Я уже встал и фотографирую ее спящей, но теперь она загораживается от объектива и говорит, что видела во сне парня с пушком на скулах и над верхней губой — ребенка, в сущности, но пробудившего в ней желание; он стоял на кухне и не сводил с Рейн глаз (корка запекшейся крови над верхней губой, смазанная татуировка дракона на предплечье), а потом сказал, что собирался здесь жить, и еще сказал: «Не волнуйся, мне повезло», а потом его лицо почернело, рот оскалился, и он рассыпался в прах, и я рассказываю Рейн про паренька из «золотой молодежи» — бывшего хозяина квартиры — и добавляю, что в доме водится нечисть (по ночам в кронах пальм, растущих по периметру здания, прячутся вампиры, сидят и ждут, когда в окнах погаснет свет, а потом разгуливают по коридорам), и наконец она перестает загораживаться, гримасничает в объектив, и я делаю несколько снимков и пристраиваюсь к ней под бок, подпирая голову подушкой, а потом она косится в экран плазменного телевизора (кадры выбегающих из джунглей людей, очередная серия «Остаться в живых»), а я тянусь за бутылкой «Короны» на ночном столике. «Вампиры не разгуливают по коридорам, — бормочет она, окончательно просыпаясь. — Вампиры обитают в квартирах». После чего мы читаем сцену из «Слушателей» по ролям: она — за Мартину, я — за ее партнера.

По слухам, Келли Монтроуз встречался с той самой актрисой-латинос, которую обнаружили в общей могиле накануне Рождества. Последний раз Келли видели на теннисном корте в Палм-Спрингсе в середине месяца. Его обнаженный труп проволокли по шоссе в Хуаресе [54] Мексиканский приграничный город Сьюдац-Xyapec имеет репутацию одного из самых опасных городов мира из-за высокой преступности, связанной с наркоторговлей и торговлей оружием. и бросили на обочине, привалив к дереву. Неподалеку нашли еще два мужских тела, закатанных в цемент. У Келли было скальпировано лицо и отрублены кисти рук. Пришпиленная к груди записка мало что объясняла: cabron? cabron? cabron? [55] Мудак (исп.). Из той же статьи узнаю, что в последние месяцы Келли сидел на метамфетамине, что его мачеха умерла во время пластической операции и что он подозревался в связях с наркокартелем. Информация воспринимается по касательной, ибо Келли Монтроуза я знаю плохо (он продюсировал фильмы, пару раз мы пробовали запустить совместный проект), и никто из тех, с кем я регулярно общаюсь, не считает его своим близким другом. Находят его в четверг, но уже в среду Рейн не подпускает меня к себе: мечется по балкону, посылает CMC, отвечает на звонки, перезванивает, нервно жестикулирует, перегибается через перила, всматриваясь в двух голых до пояса парней, бегущих трусцой по улице мимо наших окон. На вопрос, что случилось, отговаривается неприятностями в семье. Когда пытаюсь затащить ее в спальню, упирается, повторяя: «Подожди, ну подожди…» Опрокинув две рюмки текилы, разгуливает на балконе в одних стрингах, словно не замечая кружащий над домом вертолет, а ночью в полутьме спальни комплекса «Дохини-Плаза», опьянев от «Маргарит», лежит на кровати при мерцающем свете расставленных на полу свечей и, слушая мою лекцию о недостатках очередного фильма, который досматриваем на гигантском плазменном экране, впервые не выдерживает, закрывая уши ладонями, и когда я это наконец замечаю, мой голос срывается и постепенно сходит на нет, и в воцарившейся тишине Рейн произносит, не поворачиваясь ко мне, без выражения, продолжая смотреть на экран: «Можешь назвать самую страшную вещь, которую ты совершил?»

— Я еду в Сан-Диего, — говорит она.

Продираю глаза — спальня залита солнцем, — щурюсь. Жалюзи подняты, и она бродит в пересвеченном кубе комнаты, собирая вещи.

— Который час? — спрашиваю.

— Почти двенадцать.

— Что происходит?

— Уезжаю в Сан-Диего, — говорит. — Срочное дело.

Тянусь к ней, ловлю, пытаюсь затащить в постель.

— Клэй, пусти. Я тороплюсь.

— Зачем? Кто тебя там дожидается?