Полина Дашкова - Игра во мнения

Профессия посредника, или «диспетчера », действительно требует академических мозгов. Это только кажется, что организовать толковое, совершенно латентное убийство несложно. Институт наемных киллеров, не успев зародиться, оброс такими толстыми слоями мифов, слухов и домыслов, что добраться до сути, до некоего свода реальных законов и правил игры, практически невозможно. Их просто нет, этих законов и правил.

Например, считается, что контрольный выстрел в голову и оружие, оставленное на месте преступления, – это непременные атрибуты заказного убийства. Но на самом деле, для одного исполнителя контрольный выстрел в голову является чем-то вроде элегантного автографа. А другой просто не сумел убить с первого попадания, потому что плохо стреляет.

Что касается оружия, то настоящий профессионал использует, как правило, спецоружие. А такого мало, и основные источники его компетентным органам известны. Так стоит ли бросать спецствол на месте преступления? Не разумней ли уничтожить его где-нибудь подальше, уничтожить совсем, чтобы никогда не нашли?

Считается, что существуют некие секретные школы, закрытые базы, куда заманивают воинов-афганцев, ветеранов Чечни, отставных офицеров милиции и ФСБ, бывших спецназовцев и спортсменов. Они, конечно, существуют, но век их недолог, и еще короче век тех, кто их организует. Любую, даже самую законспирированную организацию значительно проще вычислить, чем отдельного частного человека, а потому нанимать киллера из спецшколы опасно и невыгодно. Хороший специалист-баллистик может по манере стрельбы определить, где стрелок учился своему ремеслу. А отсюда недалеко и до самого стрелка, и до его учителей, которые часто становятся посредниками.

Кстати, если бы кто-то из этих горе-совместителей спросил бы совета у Артура Шпона, то услышал бы одно: не лезь не в свое дело. Посредничество должно быть единственной профессией. Совмещать его нельзя ни с чем.

Так что мифы при ближайшем рассмотрении оказываются настолько недостоверными, что даже неинтересно их повторять. Но есть один, главный: грамотное заказное убийство невозможно раскрыть, и уж тем более – предотвратить. Для Артура Шпона эта истина являлась святой и незыблемой. Усомниться в ней значило потерять веру в самого себя.

Когда был убит «смотрящий» Приморья Коваль, Артур насторожился. Крупный выгодный заказ прошел мимо него. Он, разумеется, знал, кто и почему, и от этого было еще обидней. Чеченцы, такие серьезные перспективные заказчики, еще ни разу не обратились к нему, работали сами. Это наводило на грустные размышления. А грустить Артур не любил. И он начал действовать.

Ему стало известно, что нового «смотрящего » Михо обхаживают так же, как недавно Коваля. Он был уверен, Михо ни на какие компромиссы с чеченцами не пойдет, а следовательно, в ближайшее время его ждет такая же участь, как и предшественника.

Нельзя было допустить, чтобы этот заказ ускользнул из рук. Дело даже не в деньгах. Дело в перспективах. Если Артур выполнит работу толково, быстро и чисто, чеченцы непременно обратятся к нему вновь. Он станет им нужен. Необходим. А ради этого можно пойти на многое. Рано или поздно именно чеченцам будет принадлежать Приморский край. Да что край, вся Россия.

Артур знал, что у нового «смотрящего» больные глаза, и догадывался, что лечить свои бесценные очи Михо будет скорее всего в Москве, в клинике всемирно известного офтальмолога. Это было бы огромным везением для Артура. И он нашел способ убедить чеченцев, что разумней убрать Михо именно в Москве, чтобы не поднимать здесь, в Приморье, вторую волну, ибо не утихла еще первая, вспухшая после убийства Коваля. Да и вообще, такие дела лучше делать на чужой территории.

Чеченцы подумали, посовещались и согласились.

Кабул, 1983 год

Мальчишка-афганец выскочил внезапно, как черт из табакерки. Маленький чумазый чертенок лет четырнадцати. Огромные, как черные сливы, глаза. Драный засаленный халат с чужого, взрослого плеча. Из широких рукавов торчат грязные худые, как ветки, ручонки. В ручонках гранатомет.

БТР не мог развернуться в узком проеме между саманными домами, не мог вот так, сразу, дать задний ход. Ребенок держал тяжеленное орудие вполне по-взрослому и скалил крупные белые зубы, улыбался, смеялся над четырьмя русскими солдатами, которых намерен был уничтожить через секунду. Кирилл успел подумать, что стрелять это дитятко умеет отлично.

Потом ему многие годы снилось, как тощая фигурка в драной хламиде падает в горячую пыль. На самом деле это длилось не больше сорока секунд, но во сне каждый раз тянулось бесконечно. В ушах сухо трещала автоматная очередь. Ребенок ронял тяжелое орудие и падал мучительно медленно. Раскаленный воздух дрожал и слоился, жестокое афганское солнце било в лицо, отражалось в застывших глазах, огромных, как сливы.

Кирилл успел выстрелить раньше на долю секунды. Он всего лишь успел выстрелить. В БТРе, кроме него, было еще трое. Гранатомет разнес бы в клочья всех четверых.

Кирилл уже давно потерял счет убитым. Он стрелял, чтобы не выстрелили в него и в его товарищей. Его мир был четко, грубо поделен на своих и чужих. Он перестал задавать себе вопросы: зачем, по какому праву? Однажды, ответив самому себе наспех, пафосной фразой из популярного советского фильма: «Есть такая работа – родину защищать», он уверился в своей абсолютной правоте, в профессиональном праве убивать. Пафосные фразы за тем и нужны, чтобы отучить думать.

Но ребенка он убил впервые.

Конечно, это был не ребенок, а бандит. Душман с гранатометом. И действия его любой военный счел бы вполне оправданными. Кирилл спас не только собственную жизнь, но и жизни трех своих товарищей.

Ночью он с удивлением обнаружил, что не может уснуть. Обычно он выключался сразу, стоило уронить голову и закрыть глаза. Он мог спать сидя, под рев мотора, под шум разговоров. А тут вдруг, в полной тишине, на удобной койке в офицерской казарме, на чистом белье, после хорошей порции водки, он лежал и таращился в потолок.

По потолку скользили причудливые тени. Снаружи, возле окна, качался под ветром фонарь. Как на экране, на потолке стало проступать лицо Вики. Сначала изображение было плоским, зыбким, но постепенно обрело четкость, объем, наполнилось яркими красками. Рождественская девочка была здесь. Она выглядела точно так же, как пять месяцев назад, когда он в очередной раз увидел ее в Москве, на Рождество.

Бабушка, принципиальная атеистка, коммунистка, вдова советского офицера, вдруг стала потихоньку ходить в церковь, молиться, жечь свечки перед иконами. Эта перемена произошла с ней после первого афганского ранения Кирюши при штурме дворца Тадж-Бек. На тумбочке возле бабушкиной кровати стояла маленькая иконка Иверской Божьей Матери. На шее у бабушки поблескивала серебряная цепочка.