Михаил Липскеров - Жаркой ночью в Москве...

Так вот, шел дождь и подготовка к свячению куличей. Дощатый стол был уставлен десятками куличей, как покупных, так и самопальных, мисками с пасхой и сотнями разноцветных яиц, офигенно красивых. (Такие красивые яйца я встречал только однажды. У одного чувака в реанимации больницы имени Кащенко. Какой-то неведомый художник здорово потрудился над ними. Ногами. Для веры в то, что радуга обретается не только на небесах.)

Ветер постоянно задувал огонь свечей у стоящих вокруг стола разномастных верующих, меня и молоденькой чувишки одесную. По ощущениям, для нее – это первый бал Наташи. И я ей постоянно зажигал свечу. Спичками. У нее спичек не было. А зачем они ей? В те года молоденьким чувишкам спички были не нужны. Это вы, ребята, бросьте…

И вот из храма после службы вышел отец Николай, с которым мне неоднократно приходилось после службы… Понемногу. А чего?.. «Его и монаси приемлют»… Ну да бог с ним. Короче, из храма вышел отец Николай, сияющий, как пасхальное яйцо. А как еще ему сиять, если завтра Пасха? Если на его морде (лике) эти пасхальные яйца и отражались.

Очень хочется для демонстрации эрудиции воткнуть сюда что-нибудь о теории отражения по Лейбницу, Дидро или Ленину, но смиряю гордыню. А почему? А потому, что у меня свеча горела, а у чувишки – нет. Никак. И никакие спички не могли помочь. Особенно если они кончились. И вот уже отец Николай приближается к нам, и вот уже глаза у чувишки на мокром месте… Но тут пламя моей свечи суверенно отклонилось к черному фитилю чувишкиной свечи, торчащей из маленького кулича с лежащим рядом одиноким яичком. Оно было не крашеное, а белое. (Уж не к Тиберию ли она намылилась? Чтобы сообщить, что Христос Воскрес?) И загорелась чувишкина свеча, и поднялось пламя к небу, в котором на мгновение появилось хитрованистое солнце.

А потом мы пошли по Кропоткинскому бульвару в сторону Арбата. Завернули в какой-то двор, вошли в какой-то подъезд, поднялись на второй этаж и попали в маленькую квартирку. И в еще меньшую комнатку. Два стула около стола. Напротив кровать, которую просто невозможно не проштамповать эпитетом «девичья». В углу – икона Ииуса. А спичек, чтобы зажечь свечки, у нас не было. Мы сели на два стула около стола. По-прежнему шел дождь, солнце никак не давало о себе знать. Потому что оно по Птолемеевой системе крутануло вокруг Земли в западные места. И светило уже немцам. А может, и французам. А чего?.. Немцы и французы тоже какие-никакие, а люди. Им тоже солнышко нужно. Мне не жалко. К тому же на фиг мне ночью солнце? Хотя вру, ночь еще не наступила. Потому что, когда я попытался взять чувишку за руку, Христос на иконе недовольно нахмурился. Усекли? Нет? Да Великий Пост еще не закончился!.. Вам-то оно, может, и все равно, а вот нам с Христом – нет. И не потому, что нельзя… А потому, что нехорошо как-то… Мол, «Я еще не воскрес, а вы тут…».

И мы продолжали сидеть на двух стульях около стола. Напротив девичьей кровати.

И вдруг свечки ярко вспыхнули, на мгновение осветив смутную улыбку на иконе, и тут же засветились ровным разрешающем все светом.

– Besame, besame, mucho…

– Lips me! Take me! Love me!

И вопль женщин всех времен:

– Мой милый!!!

А наутро в распахнутое окно вкатилось огромное солнце. Вспыхнули на посошок свечи. Улыбнулся сквозь пламя Христос. Вспыхнули два стула вокруг стола. Вместе с девичьей (будем называть ее так по старой светлой памяти) кроватью…

Я стоял во дворе. Позади меня не было никакого дома, никакого подъезда. Ничего не было. Кроме пыльного бутафорского сквера. И красного яичка в правой руке. Что с ним случилось потом, я не помню.

Я посмотрел в телефонную книжку. Рядом с фразой «Христос Воскрес» появился телефон: 2-228-81-22. Я поднял трубку и набрал номер.

Мне ответил женский голос. Только что выпрыгнувший из девичества и балансирующий на краю несформировавшейся женственности. Она или не она?.. Слишком молодой голос… А собственно говоря, идентифицировать голос через пятнадцать, нет, двадцать, нет, двадцать пять лет, как раз в период третьего междуженья, по одному водопадному «Мой ми-и-и-илый!!!»… Смешно… Нет, грустно…

– Это ты?

– Я.

– Ну наконец-то. Ты, конечно, извини, что я не звонил, конечно, но телефон (что «телефон»?), который ты дала, конечно, куда-то… Ну вот… В тот раз я забыл спросить… (Что я забыл спросить?) Как ты?

– Да я пока не знаю… Ведь только-только… А ты уже ушел… А потом то ли пожар… то ли еще что-то… Скажи, Пасха уже закончилась?..

– Закончилась. (Чего-то у чувихи с мозгами… Какой-то прокол… Если что у нас… то надо будет ее Шмиловичу показать.) Прости, детка, провал в памяти, как тебя зовут?

– Не знаю. Меня никто никогда не звал. Так что откуда же мне знать…

Так. Точно крезанутая. Такой у меня еще не было. Разные были. Одноногая даже была. На гастролях в Благовещенске. Очень смешно: оглянешься – слева есть нога, а справа – нет. Правой ноги у нее не было… Или нет – левой. Конечно, левой. Потому что лицом ко мне – значит, все наоборот. Если слева от меня – то правая нога, а если справа – то левая. Которой-то как раз и не было. Вот я и запутался слегка. Вообще-то, как говорил Изя Блех, балетмейстер Большого театра, философ по душевному содержанию, ноги значения не имеют, они все равно в стороны идут.

Да это еще что! Как-то в семьдесят втором в два часа ночи шел я по Красной площади из «Националя» домой. Вообще-то домой мне в другую сторону, но я вот шел по Красной площади. А навстречу девица и что-то спрашивает на непонятном языке. Надо полагать, иностранка. Надо полагать, Кремлем интересуется. (Для тех, кто, может быть, неосведомлен, у нас очень красивый Кремль.) И я ей показываю Кремль. Снаружи, конечно. Внутрь тогда еще не пускали. Она бормочет что-то по-своему и отпивает прямо из горлышка трехзвездочный коньяк «Самтрест», который я прихватил из «Националя», чтобы до дома дойти. А как иначе ночью без коньяка до дома дойти, если на Красной площади иностранка Кремлем интересуется? И я, лежа на гостевой трибуне, объясняю ей про Спасскую башню, про библиотеку Ивана Грозного… А мимо идут курсанты Военно-политической Академии имени Дзержинского! Ур-р-ра! Овеянные славой танки гвардейской Кантемировской дивизии! Ур-р-ра! Защитившие небо над Москвой в грозном сорок первом зенитные комплексы ЗРК-4! Ур-р-ра! (Не было в сорок первом ЗРК-4.) И новейшая разработка наших ученых! Ур-ра! Как пиз…анет… лучше уж не говорить. Потому что со-вер-шен-но сек-рет-но.

Короче говоря, она глухонемой оказалась. Вот так вот… На Красной площади… Глухонемую… За квинту… А вы говорите, одноногая… Не говорите?.. Вот и молчите, если ничего сказать не можете… А чего у меня в руке телефонная трубка?

– Аллё! Я вас слушаю!..