Александр Терехов - Немцы

— Я всё изложил на прошлом заседании.

— Ничего себе! Так надо сейчас доказывать…

Сигилд разочарованно мяла в руке какие-то густо исписанные графики и таблицы, выученную роль с паузами и слезами: представление задерживалось, как бы не отменилось; Эбергард неожиданно для самого себя опустился на стул. Когда закончится, подмигнет красивой секретарше суда, кивнет опеке и пойдет.

— Опека здесь? Ваше мнение… — продолжал течь сухой песок.

— Мы поддерживаем иск.

Общее дыхание запнулось, «те» адвокаты, что-то обещавшие Сигилд, подходившие к судье, заносившие судье, отработавшие по всем направлениям, с одинаковым удивлением взглянули сквозь очки на пустую ячейку в камере хранения: так ведь только что положили… И нет.

Опека, не поднимаясь, перехватив по-другому руки еще раз:

— Мы поддерживаем иск.

Судья Чередниченко торопливо и громко поднялась и ушла писать решение, «те» адвокаты сюсюкающе перешептывались с Сигилд, та расписывала, как любит Эрна попугаев и собак, опека строго и обиженно на всех молчала, Эбергард читал в телефоне новости из Интернета (Литвиненко отравили полонием), Улрике, наверное, спала; Вероника-Лариса разочарованно смотрела на дверь: ее открывали какие-то разные люди и заглядывали: всё? не всё?

Адвокат заставила себя нагнуться к нему:

— Всё хорошо. Сигилд фактически признала, что летом вывезла дочь без твоего согласия. В случае отказа дать график судья быстро бы вернулась. Что случилось? Что с тобой случилось? Ты мог всё испортить. Не хочешь говорить? Я с тобой!

Прошло полчаса или час, Вероника-Лариса тихонько рассказывала ему случаи из практики, вопросы наследования, адвокатская премия составляет процент от отсуженного имущества. До пятнадцати процентов. Гражданские жены, не упомянутые в завещании, пролетают по полной.

Внезапно — вздрогнули все — вошла, как вбежала, судья, все почему-то сразу вскочили, и Эбергард, он и не думал, что всё происходит так (стол подвинул вперед, чтобы стоять ровнее); судья, не садясь, еще не остановившись, с последнего шага забубнила не полностью различимое:

— …Иск удовлетворить и назначить следующий график… Встречи: пятница и суббота с пятнадцати ноль-ноль с ночевкой — раз в две недели… Пять дней совместного отдыха — весенние каникулы… Пять дней совместного отдыха — осенние каникулы… Две недели — на летних каникулах… Беспрепятственный выезда отца на отдых с дочерью… Совместное празднование Нового года — один раз в два года… Совместное празднование Пасхи — один раз в два года… Сопровождение на внешкольные занятия — два раза в неделю… Так, есть там кто по иску Аладьиных? — это судья уже крикнула в коридор. — Пришли? Заходим, — и новые люди повалили внутрь, все зашевелились, заторопились, замелькали воздетые рукава, заматывались шарфы, Эбергард подмигнул секретарю суда, задержался — «спасибо!» — возле не желавшей видеть его опеки; неподвижно сидели только «те» адвокаты, поправляя очки и поджимая губы, раздраженно оглядываясь, словно купили билеты в театр у спекулянтов втридорога, а оказалось — неудобные места… Шли, шли, шли, потрясающее решение, говорила адвокат, — по точности, полноте, неопровержимости и удовлетворительности требований — всё, что ты хотел. Даже больше! Рад? Молодец я у тебя? «Те» адвокаты — ты видел? — в истерике! Ей хотелось праздновать, еще обсуждать, отказываться от горячих благодарностей и, скорее всего, услышать от Эбергарда что-то еще, что-то и о другом, но адвокат крепилась: дело, закончить дело, — и красовалась в своем: ты же сам знаешь, твое счастье — самое важное для меня; может быть, хочешь побыть один, может быть, я тебе мешаю? — безошибочно определяла она; звони! звони Сигилд; выключен телефон; подождем; звони еще; выключен… Они сидели в кофейне «Сан-Паулу» — почему ты не захотел говорить на суде? Не смог? Звони Сигилд. Отключен. Может быть, позвонить Эрне? Может, она знает, где мама? Ну что? У Эрны — есть гудок… Не берет трубку. На уроке. Ее же повезли в школу. Подождем. Надо именно сейчас. Позвони.

И — Сигилд ответила: слушаю — словно оттуда, со скорбного, асфальтового неба.

— Ты была очень красивая сегодня, — и взглянул мимо Вероники-Ларисы, показывавшей «так ее! супер!». — Увидел тебя и понял: никто мне не будет лучшей женой, чем ты, — слушал растерянную тишину, влажную тишину, ночную. — И ты — очень хорошая мать нашей дочке, — ничего не слыша в ответ. — Забудем про суд. Давай просто встретимся сейчас и договоримся, как сделать лучше Эрне, всем нам… А потом я отвезу Эрну на английский.

— Сначала надо всё обсудить, — Сигилд стояла уже где-то рядом, упрямо наклонив голову.

— Всё обсудим. Ты подумай, как лучше. Куда мне подъехать? Но Эрну я могу отвезти уже сегодня.

— Давай сначала поговорим.

— Сигилд, если мы хотим начать заново, по-доброму, если идем друг другу навстречу… Чтобы без решений суда, — вздохнул, — и ответственности за их неисполнение, — вряд ли рядом с ней остались адвокаты, некому прошипеть «это ничего не значит!»; Вероника-Лариса трясла кулаком: бей! добивай! — Почему я не могу увидеть Эрну сегодня?

— Ну… Она не очень здорова. И, может быть, ей вообще лучше не ходить сегодня на английский.

— Ладно, тогда я встречу ее после школы и просто отвезу домой.

— Я не уверена… Приезжай через час в парк, я буду там гулять. Там решим.

— Хорошо, приеду, и всё решим. И я успею забрать Эрну из школы, — он перестал видеть Сигилд; прямо напротив сидела неизвестная, ненужная ему женщина с хищным ртом, повизгивала от счастья и торопила:

— Езжай, не теряй времени! Купи что-нибудь ее ребенку! Ох, как я хочу выпить! — И сладко заглянула в себя, он же понимает, почему не будет она пить. — А то… о чем ты хотел со мной поговорить… Мы поговорим потом, попозже, спокойно, всё решим и обсудим, — при любой возможности адвокат теперь поглаживала его.

Что-нибудь подороже, а сколько мальчику (он пошевелил пальцами), месяца три-четыре; крупный? средний; вот очень хороший свитер, и носочки возьмите, ценники оставлять? Он заметил меж обочинных деревьев, на пустом месте, где встречались и расходились обе основные дороги собаководов и молодых матерей, длинное черное пальто, коляску и собаку, остановил раздраженного Павла Валентиновича: развернитесь и припаркуйтесь здесь, чтобы потом мы сразу к гимназии; птицы скрипели безостановочно, как лебедки, то снижая, то повышая тон, плачущего маленького человека вели домой, по встречке с завыванием и мигая, обмахиваясь синими вспышками без спешки, прокатила милицейская «Лада», забитая милиционерами в теплых фуфайках, — всё, и водитель, с наслаждением курили; телефон, его позвала Улрике:

— Милый, любимый наш папка! А мы уже проснулись! А мы уже тут пытаемся покушать! И внимательно слушаем, с кем это мамочка так говорит… И морщим свою носопырку! Как суд?