Кен Калфус - Наркомат просветления

Астапов прошествовал на сцену, чтобы подоходчивее объяснить актерам свое решение — они, в отличие от Левина, хоть как-то заботились о своей карьере. Левинская пьеса — не единственное художественное начинание, запрещенное Астаповым за последний месяц: похоже, что голод, холод и удлиняющиеся весенние дни массово сводят с ума художников и артистов. Манифесты художественных групп плодились так быстро, что Астапов не успевал бы их читать, даже если бы и хотел. Астапов не испытывал угрызений совести, запрещая неподходящие произведения искусства. Гораздо труднее обеспечить появление подходящих. На художников-одиночек нельзя полагаться — в особенности на идиотов-индивидуалистов, вроде Елены Богдановой и Федора Левина, которые, как бы они ни спорили с этим, все-таки отрицали логику истории. Чтобы революция была победоносна, чтобы изменить ход человеческой мысли, надо научиться извлекать смысл из хаоса истории. Главная задача просвещения — создать сюжет, памятник для будущего. Твердой рукой высечь его из бесформенной, тупой глыбы русской культуры, ее мифов, религии, народной мудрости. Астапов уже много лет трудился над этим; запретить дурацкую левинскую пьеску было плевым делом.

Астапов смутно сознавал, что свет прожектора следует за ним.

— Забудьте об этом, — объявил он. — Постановка отменяется. Ничего подобного никогда не разрешат. Это абсолютно исключено. — Астапов указал на Левина. — Если вы хоть что-то соображаете, вы никогда не подадите эту пьесу в Наркомпрос. Иначе можете лишиться театра.

Казалось, ни Левина, ни актеров не удивило выступление Астапова. Они смотрели под ноги, как нашалившие школьники.

— Надеюсь, вы должным образом избавитесь от этих текстов, — сказал Астапов. — Я хочу сказать, что их надо сжечь. А кстати, откуда вы их взяли? Из чего вырезали?

— Из сегодняшних «Известий», — ответил Левин.

— «Известия», — пробормотал Астапов.

— Речь товарища Сталина перед профсоюзом сталепрокатчиков… Мы хотели как лучше…

Астапову показалось, что его кто-то дергает за рукав, словно к рукаву привязана веревочка. Он отмахнулся от этого ощущения — на рукаве ничего не было. Он задумался, не подвергся ли только что испытанию, и победил ли он в этом испытании, или проиграл.

— Тексты сжечь, — повторил Астапов. — А еще лучше — разорвите их и сложите все слова в первоначальном порядке.

Он вовсе не шутил и не иронизировал: именно этого ему действительно хотелось бы. Он сердито вышел из театра; но призрак его отстал на несколько шагов, слушая звуки аплодисментов.

В конце концов Чепаловского пришлось арестовать. Когда Астапов зашел к нему, актера не оказалось дома, а соседи, старательно изображая огорчение и готовность помочь, на деле ничем не помогли. ЧК нашла актера через два часа на Сухаревском рынке — он с жаром торговался за какие-то сморщенные огурцы.

Чекист слегка увлекся и разбил Чепаловскому губу, но, несмотря на это, актер держался невозмутимо, и, кажется, совсем не боялся человека, к которому его привели. Астапов поразился, какой правильный выбор ему удалось сделать, опираясь лишь на фотографию. Чепаловского невозможно было спутать со Сталиным. Во-первых, он был еврей, а не кавказец, лицо у него было тоньше и кожа не изрыта оспой. Он не носил усов. Но у Чепаловского, как и у Сталина, похоже, могли светиться в глазах невероятное человеческое тепло, безграничная хитрость — и несгибаемая воля. Астапов за свою жизнь почти не встречал людей, которые могли выразить все это одним взглядом.

— Это Наркомпрос, — добродушно заметил актер.

— А не Лубянка, — признал Астапов, и добавил нарочито двусмысленно: — Но мы здесь не менее гостеприимны, чем в ЧК.

Он подождал немного, чтобы понять, почему актер держится так уверенно. Возможно, блефует. У Астапова не было досье на Чепаловского, так что он мог лишь гадать о социальном происхождении и политических симпатиях актера. Кто его друзья? На чьей он стороне? Можно ли ему доверить такое деликатное задание? Чепаловский спокойно вынес пристальный взгляд Астапова.

— Вы никогда не думали о том, чтобы сниматься в кино? — спросил Астапов.

Актер не мог не улыбнуться с облегчением, видя такой поворот беседы. Сталин, конечно, никогда не допустил бы, чтобы у него из-под усов показалась такая улыбка. Астапов тоже слегка выдохнул, обрадованный, что ЧК не арестовала Сталина, по ошибке ли, по случайному совпадению, или в результате какого-то непостижимого заговора.

— Я предпочитаю театр.

— Театр умер, — сказал Астапов. — Это устаревшее буржуазное учреждение. Оно не соответствует нашей революционной эпохе, озаренной электрическим светом. Культура должна служить массам. Ставить индивидуальные спектакли, которые за один раз посмотрят лишь несколько сот человек — разбазаривание государственных денег, ведь один и тот же фильм можно за один вечер показать тысячам рабочих и крестьян по всей стране. А позволить ежедневно играть пьесу на сцене, без партийного контроля, открывая простор прихотям и злому умыслу отдельных актеров и режиссера — это значит утратить бдительность. Ведь можно снять безупречный фильм, который останется безупречным, сколько бы раз его ни показывали.

Чепаловский разглядывал большевистского комиссара, который пока не представился. И наконец сказал, слабо улыбаясь:

— В таком случае мне, пожалуй, пора задуматься о карьере в кино.

— Вас выбрали для участия в фильме, который снимает Наркомпрос, — сказал Астапов. — Это историческая агитдрама о штурме и захвате московского Кремля в октябре 1917 года.

На самом деле Кремль взяли только в ноябре 1917, и это был большей частью символический акт — через неделю после того, как большевики совершили переворот в Петрограде. Власть не обитала в Кремле уже двести лет, с тех пор, как цари переехали на север. Большевики разместили в Кремле свое правительство в первые же месяцы после революции, когда, ввиду опасности, что Петроград займут немцы, столицу наспех перенесли обратно в Москву.

— А что за роль? — спросил Чепаловский.

— Вы будете играть… — Астапов сделал паузу, наблюдая за реакцией Чепаловского. — Вы будете играть товарища Сталина.

— Но товарища Сталина не было в Москве. Он был в Петрограде. Это все знают.

— Совершенно верно. Я не сказал, что вы будете играть главную роль. Ваша роль — дополнительная, в массовке: во время штурма Троицких ворот со стороны Александровского сада вы будете стоять поодаль от камеры, у края кадра. Скорее всего, вас будет видно на экране всего пять или шесть секунд, не больше сотни кадриков. Вас не будут гримировать в точности под Сталина. Вы будете лишь намеком на его присутствие, точнее сказать — даже не на физическое присутствие. Товарищ Сталин, ближайший соратник Ильича, был и остается моральной движущей силой революции, а ваша роль — выразить идею его участия в переломных московских событиях.