Кен Калфус - Наркомат просветления

— Место…

— Красная площадь. У Кремлевской стены, возле Лобного места. Все официальные делегации и демонстрации будут проходить мимо трибуны, расположенной на крыше Мавзолея, где выстроятся вожди Партии в соответствии с важностью их партийных должностей. Другого движения транспорта на площади не будет. У почетного караула, назначаемого из числа героев войны, будет своя собственная форма, строевые учения и знаки отличия. Избранные рабочие и партийные активисты получат почетное право пройти через Мавзолей, чтобы отдать почести Ильичу; они будут ждать в очереди, которая растянется на десять или двенадцать часов. Это будет самый памятный день их жизни.

— Улицы…

— Будут названы в его честь. И города тоже. В каждой области будет город, названный его именем. Старая столица тоже будет переименована в его честь. День его смерти будет объявлен государственным праздником; дети, рожденные в этот день, получат его имя и будут известны как «дети Ильича». Его изображение будет запечатлено на пепельницах, чашках, тарелках, коврах, полотенцах, сигаретных пачках, лопатах, выдаваемых политзаключенным, на мыле, школьных портфелях, пеналах, платках, шапках, лозунгах, горных пиках, радиоприемниках, колыбелях, циферблатах часов, ружейных ложах, деках скрипок, бумажных деньгах и продуктовых карточках, на эмали и фарфоре, на корпусах кораблей и фюзеляжах самолетов. Песни будут прославлять его любовь к природе.

— А кто же понесет истину Ильича в массы?

— Если Ильич дерево, то он — огонь. Если Ильич нож, то он — разрез. Он — бумага, на которой высыхают чернила, молот, ищущий наковальню, пуля в полете, поцелуй. Он — завершенное намерение.

После этого, под взглядом фигуры, Астапов провалился в глубокий сон и не просыпался до рассвета.

Никто не приходил в Большой дом в этот день — болезненно сухой, безоблачный понедельник, когда лед был везде и повсюду, и казалось, что сам воздух состоит изо льда и дышать им невозможно. В других домах что-то происходило, их трубы яростно дымили. Сборища. Совращения. Заговоры. Сталин что-то затеял. Он опаснее, когда не на виду.

А потом, ближе к вечеру, из лесу вышла процессия, словно с похорон. Крупская, подглядывая из-за занавесей, видела, как они проламывают сапогами наст перед домом: этот харьковский доктор, мальчишка Грибшин, называющий себя Астаповым, и самым последним — Сталин. Мальчишка и доктор тащили большой черный сундук. Сталин следовал за ними на расстоянии, едва поспевая.

Она позвала профессора Кожевникова, хоть и не доверяла ему более.

Грузно сошла вниз, чтобы встретить их в прихожей и загородить им путь. Трое гостей встали в середине комнаты, задержанные ее присутствием. Какое-то время все молчали, потом Сталин бросился на нее и поцеловал в щеку, которую в этом столетии ни разу не пудрили и не румянили. Ее парализовало, словно от яда. Сталин вскричал:

— Добрый день, Надежда Константиновна!

Крупская сверлила взглядом сундук, зная, что в нем содержится орудие какого-нибудь нового предательства. У нее мутилось в голове от горя, недосыпа и ненависти к Сталину, и она решила, что сундук пустой. Она заподозрила, что Сталин, этот кавказский бандит, задумал похитить ее мужа.

Прибыл, не торопясь, Кожевников.

— Товарищи, я вас ждал, — воскликнул он.

Мужчины плотной цепочкой поднялись на второй этаж, неся сундук — в комнате пел свою шипящую песнь кислородный аппарат, и Астапову показалось, что он различает особый сладковатый запах. Ильич не спал, как обычно, и на лице у него была та же жуткая гримаса, как в тот день, когда Астапов и Воробьев прибыли из Харькова. Он активно ощупывал взглядом пришедших, но не похоже было, что он их узнал. Астапов почти не в силах был вынести новой приметы того, что состояние Ильича опять ухудшилось. Теперь Астапов ощутил испуг — только теперь? Он попытался стряхнуть с себя сантименты, но из мира исчезла железная воля Ильича, основанная на знании законов истории, и Земля словно сошла со своей оси. Воробьев холодно улыбался пациенту.

Крупская наблюдала, стоя в дверях, как Воробьев открывает чемодан. Доктор достал цилиндрический сосуд, наполненный светящейся зеленой жидкостью. Вставил его в держатель на штативе капельницы у кровати и подсоединил к шнуру. Закрепил сосуд высоко над головой пациента. Ильич следил одновременно за ним и за Сталиным, который стоял в самом дальнем углу комнаты и поглаживал подбородок.

— Что это такое? — настойчиво спросила Крупская.

— Лекарство, — ответил Сталин; слово прозвучало более резко и гораздо менее правдоподобно, чем ему хотелось бы.

Воробьев измерил пульс и температуру Ильича, потом еще раз, с особой тщательностью, сделал замеры на черепе. Видно было, что он все проделывает механически, умело, профессионально, но лицо его вспотело, и он тяжело дышал. Он тоже наконец осознал, что это — Ильич . Он назвал какие-то цифры, и Кожевников записал их в книжечку, которую Воробьев ему вручил. Каким-то загадочным образом Кожевников превратился в воробьевского ассистента. Крупская поняла, что в комнате, и до этого тихой, настала удушающая тишина, в противовес крику, который рвался у нее из головы. Воробьев прощупывал вены Ильича.

— Что вы делаете?

На этот раз никто не ответил. Воробьев, тяжело дыша, вставил иглу капельницы в артерию на левой руке Ильича. На этот раз вождь не дернулся. Кожевников потемнел лицом. Он, некогда один из самых блестящих молодых врачей Империи, понял, какую невыгодную сделку заключил со Сталиным. Когда жидкость пошла через капельницу, Воробьев указал на подключенный к ней датчик.

— Начальная установка — два кубических сантиметра в минуту. Препарат следует вводить как можно более постепенно, следя за пульсом субъекта. Я считаю, что, исходя из состояния субъекта, эта фаза процедуры потребует от восьми до десяти минут.

— Что это за препарат? — перебила его Крупская.

— Исключительно для блага Ильича, — сурово объявил Сталин, чье терпение было на пределе.

— Лжец! — закричала Крупская.

Она бросилась на капельницу, протягивая руку к игле, вонзившейся в руку мужа. Для своих размеров Крупская двигалась на удивление быстро. Ближе всех к ней был товарищ Астапов, который, по крайней мере, на протяжении нескольких кадров наблюдал за происходящим так, словно это был кинофильм. Он почти что слышал щелканье зубчатых колесиков о перфорацию по краям пленки. Ильич, Крупская, Сталин: герои революции! Но это был не фильм, и Астапов уже давно решил, кому хранить верность. Он поймал Крупскую, погасил импульс ее движения, и оба свалились на тело Ильича, который все видел. Крупскую страшно поразило, что из всех присутствующих ее схватил именно Астапов.