Татьяна Устинова - Я - судья. Божий дар

Сегодня мы с Димой разобрали аж три дела. Просто рекорд скорости. Я чувствовала себя на пределе. Еще немного — и голова откажется усваивать информацию. А мой Гарри Поттер — ничего, свеж, аки утренняя роза. Розан, то бишь. Вообще Димина способность быть всегда в ровном настроении, улыбаться и выглядеть, как если бы он только вышел от парикмахера, меня поражает. И еще больше поражает, что он, у которого поперек лба, по сути дела, стоит штамп «этому мальчику предназначено блестящее будущее», просиживает штаны в суде. Волшебный Дима смотрится здесь немножко… как бы это сказать? Чужеродным элементом. Со всеми этими своими отутюженными костюмами, вечной вежливой улыбкой и прической волосок к волоску.

Что он вообще делает в суде? Понятно, он учится в аспирантуре, ему приходится работать, жить-то на что-то надо. Но выбрать службу именно здесь? Куча мороки, а денег — три копейки. По-моему, если писать на продажу курсовые, значительно больше заработаешь.

— Дим, — спросила я. — Вот скажи, почему ты пошел работать в суд? Денег — кот наплакал, а ты парень молодой, тебе надо и одеться, и девушку в театр сводить, и в отпуск съездить…

— Я, видите ли, хочу стать адвокатом, Елена Владимировна, — сообщил Дима, — а в суде хорошая практика. Потому сюда и пошел. Собственно, деньги меня сейчас мало интересуют, я просто нарабатываю опыт.

— Погоди, что значит — деньги не интересуют? Ты получаешь двести долларов в месяц, и тебе этого хватает?

— Нет, конечно. Деньги мне родители дают. И квартиру оплачивают, и учебу. Может, это неправильно, но папа настоял… Сказал, непозволительно тратить время на заработок, если есть возможность совершенствоваться в профессии. Он рассматривает деньги, которые тратит на мое образование, как долгосрочные инвестиции. Говорит, потом вернет их с процентами.

Вот в чем, значит, дело. Значит, папа. А мне и в голову не пришло, что можно вот так запросто заниматься самосовершенствованием и не задумываться, на что завтра хлеба купить.

Я вспомнила свою учебу. Я просиживала за повышенную стипендию ночи над учебниками. Конечно, мне помогала бабушка. Но потом она заболела. Доучиваться мне пришлось заочно, потому что на ее лечение требовались деньги, и я пошла работать. Когда появилась Сашка, я вышла на работу через три месяца. С Сашкой сперва сидела бабушка, а потом я отдала дочь в ясли. Днем работала в прокуратуре, по ночам набирала на компьютере курсовые и рефераты. Неплохой приработок, между прочим, в месяц выходило что-то около двух тысяч, и на это можно было протянуть до зарплаты.

Мне стало грустно. Я подумала, что через несколько лет Сашка окончит школу, поступит в вуз, и ей тоже придется работать, потому что я в свое время не озаботилась наличием папы, который за все заплатит. Сашкин отец был моим однокурсником и растворился в голубой итальянской дали, едва услышав о том, что я беременна.

— Елена Владимировна, продолжим? — прервал мои размышления Дима.

Но продолжить не получилось. Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул младший лейтенант Таганцев.

— Доброго вам денечка! Можно?

Не дожидаясь моего приглашения, Константин Сергеевич бодро вошел и плюхнулся на стул (стул жалобно взвизгнул).

— А я тут у вас по делам был, решил вот зайти, — жизнерадостно сообщил Таганцев. — Здорово, Димон!

Дима, знакомый, по всей видимости, с лейтенантом с тех времен, как в кабинете под портретом президента восседал прижимистый судья Лавренюк, пожал Таганцеву руку. Тот снял фуражку, расстегнул куртку, расположился с удобствами, насколько позволял шаткий стульчик, и принялся с места в карьер рассказывать про то, как вчера пришлось ему, Таганцеву, спускаться с крыши на балкон, чтобы утихомирить некоего Волобуева, известного в районе дебошира и пьяницу.

«Похоже, он теперь так и будет к нам ходить со своими милицейскими байками, — подумала я. — И ничего, граждане, не поделаешь. Тяжкое наследие Василь Васильича. Пригрел Лавренюк лейтенанта на груди. Сам в областной суд перешел, а Таганцева мне оставил».

Таганцев между тем увлеченно рассказывал, как приехал на вызов, как гражданка Бубенцова Анна Николаевна пыталась не допустить смертоубийства, а дебошир Волобуев, напротив, пытался это самое смертоубийство совершить.

— Приезжаем, а Волобуев на балконе заперся. Бубенцова из окна кричит: «Спасите Элечку, доченьку мою!» Волобуев орет: «Я твою Элечку щаз на хрен удавлю!» Элечка со страху описалась, по-моему… Собственно, ее понять можно. Волобуев эту Элечку с балкона скинуть собирался, с девятого этажа.

— Надеюсь, все благополучно закончилось? — спросила я.

— Благополучно, — кивнул Таганцев. — Эльвиру отбили, а на Волобуева дело об административном нарушении завели.

— Об административном нарушении?

— Ну да.

— А почему не уголовное?

— Да какое уголовное-то?! — искренне удивился Таганцев.

— Ну как же? Покушение на жизнь, уголовное дело. Вы же говорите, что Волобуев собирался сбросить дочь Бубенцовой с балкона.

— Какую еще дочь? — Таганцев уставился на меня своими кристально чистыми голубыми глазами.

— Эльвиру Бубенцову, я полагаю?

Таганцев поворочал здоровенной башкой, почесал в затылке, глянул на меня и вдруг совершенно неожиданно расхохотался. Хохотал он долго. Переработался?

— Вам воды налить? — спросила я строго. — Не понимаю, почему вас так развеселило, что человека хотели сбросить с девятого этажа.

— Извините, Лен Владимировна, вы не поняли. Эльвира — не человек. Это кошка Бубенцовой. Бубенцова с ней как с писаной торбой носится. А соседа кошка достала, она к нему на балкон все время забирается. Волобуев на балконе всякий провиант держит за неимением холодильника. А Эльвира провиант того… Поедает. Ну вот Волобуев и решил от кошки, значит, избавиться. Бубенцова подняла крик, соседи вызвали милицию…

Я откинулась на спинку стула. Таганцев смотрел на меня ясными голубыми глазами. В лице его была полная безмятежность.

Заверещал мобильный. Я глянула на экран: сестра.

— Ленка! — заорала она в трубку. — Это катастрофа! Лешка, кажется, мне изменяет! И представь с кем! Со своей женой! Он мне клялся-божился, что не спит с ней вообще, а теперь выясняется, что врал! Она беременна, Лен, прикинь?!

Натка еще минут десять кричала в трубку. Таганцев поскучал на стуле, потом задом-задом попятился к дверям и удалился, одарив меня на прощанье лучезарной улыбкой.

Натка на том конце провода закончила поливать своего очередного мужика и сообщила:

— Ленка! Я поросенок!

Это точно, поросенок еще тот.

— Я же тебе обещала с переездом помочь! Ты когда переезжаешь?

— Собиралась в субботу, — ответила я.

Наконец и мне удалось слово вставить.