Юрий Буйда - Все проплывающие

– Чует мое сердце, что не был Петька сегодня у Чесотки, – сказал Сырцов. – И к Шарманке не ходил. Потому что если он к ним пойдет, а баба его про это узнает, то она ему яйца пообрывает – как вишни с веточки…

– Поезд, – сказал Леонтьев. – Смотри у меня тут.

И побежал по перрону к вокзалу.

Поезд простоял две минуты и ушел, а Жогло так и не объявился.

– Может, запил? – сказал Леша.

– А может, и его убили? – предположил Сырцов. – Билет до Москвы – девятнадцать рупчиков новыми, живые люди такими деньгами не бросаются…

– Это купе девятнадцать, – сказал Леша. – Плацкарт дешевле. Давай-ка все же прокатимся к Светке.

Светка Чесотка занимала половину домика возле мукомольного завода. В двадцать шесть лет эта бойкая рыжая бабенка лишилась мужа – его посадили на пятнадцать лет за убийство Виктора Гофмана. Ее адрес знали все «командиры» и холостые офицеры из частей, расквартированных в городке и окрестностях, а языка ее побаивались даже такие известные городские крикуньи, как Буяниха и Машка Геббельс. Зато овощи в ее огороде были отменные: морковь, которую выращивала Светка, женщины стеснялись брать в руки при свидетелях. Иногда на пару с соседкой и подружкой – безалаберной Шарманкой – Светка развлекалась стрельбой по каштану, который рос напротив ее дома. В громадной кроне этого каштана жили сотни ворон, и от грохота выстрела они с оглушительным криком поднимались в небо, опорожняя при этом желудки. Завидев какого-нибудь своего врага из числа прежних ухажеров, Светка заряжала двустволку, оставшуюся от мужа, и ждала у открытого окна, когда тот окажется под кроной каштана, чтобы обрушить на мерзавца водопад птичьего дерьма.

Леша остановил мотоцикл подальше от каштана.

Крашеные окна Чесотки и некрашеные окна Шарманки были распахнуты настежь, слышно было, как заевшая игла подпрыгивает на патефонной пластинке.

– Не нравится мне это, – сказал Леонтьев. – Что думаешь, Сырцов?

Сырцов пожал плечами.

Они двинулись к дому, но не успели сделать и пяти шагов, как навстречу из двери вылетел толстяк Жогло – голый, босой, всклокоченный, с ружьем в руках.

– Брось оружие! – закричал Леша, хватаясь за кобуру и приседая. – Брось, кому говорю!

Жогло вскинул двустволку, но Сырцов оказался проворнее – он выстрелил первым. Жогло упал, забился на земле. Леонтьев подбежал к нему, схватил за плечи, перевернул – лицо Жогло превратилось в кровавую маску.

– Дядя Леша! – закричала Светка, высунувшаяся из окна. – Дядя Леша, миленький, он Катьку убил! Катьку-у!..

Леша обернулся. Сырцов никак не мог попасть пистолетом в кобуру – руки дрожали.

– Вези его в больницу, – приказал Леша. – Вот херня-то… Сырцов! Кому говорю! Вези его в больницу! Ну же!

Сырцов наконец засунул пистолет в кобуру и бросился к Жогло.

Растрепанная и дрожащая Светка встретила Леонтьева в маленькой прихожей. Она крепко обняла Лешу. Изо рта у нее текло – она не могла говорить.

Шарманка сидела в кухне, уронив разбитую голову в лужу крови, расплывшуюся на столе. Ее волосы, куски хлеба, ложки, тарелки, соль в чайной чашке – все было в крови. На полу валялся топор со стальной рифленой ручкой.

Леша снял с гвоздика полотенце, завернул в него топор.

Чесотка сидела на корточках, прислонившись лбом к стене, и по-прежнему вся дрожала.

– Эх, Светка, – сказал Леша, – Светка ты Светка…

Вечером в Красной столовой начальника милиции капитана Ноздринова поздравляли с рождением внука.

– Три килограмма сто граммов, – с умилением повторял Ноздринов. – Ну девка! Ну молодец!

– А я сразу понял, что это Жогло, – сказал Петька Рыбаков. – У него на правой руке все пальцы одинаковые…

– Как это – одинаковые? – спросил Сырцов, пережевывая котлету.

– Одной длины, – пояснил Петька. – Я как увидел, так и понял. Ну, думаю, этот мужик что-нибудь да натворит…

– Как назвать-то решили? – громко спросил солидный Миколайчук.

– Пацана-то? – Ноздринов махнул рукой: – Да пусть сами решают!

– Не, имя – это важное дело, – возразил Миколайчук. – У нас вот тетку одну в деревне назвали Революцией, так ее и убили…

– Как это убили? – спросил Леонтьев.

– Муж застал с хахалем – и убил.

– А революция тут при чем?

– Убили ж!

– Пусть хоть Димкой назовут, – продолжал Ноздринов. – Хоть Иваном…

– Иванами сейчас не называют, – сказал Петька. – Бабам Иваны не нравятся.

– А кто им нравится? – Миколайчук нахмурился. – Ты баб больше слушай, они тебе наговорят…

– Им Сергеи нравятся, – гнул свое Петька. – Владимиры и Сергеи.

– Георгий, – сказал Сырцов, вытирая рот рукой. – Георгий – вот это имя.

– Георгий? – наклонился к нему Ноздринов. – Как у Жукова? У маршала Жукова?

– Георгий, – с удовольствием повторил Сырцов, хлопая себя по животу. – У меня деда Георгием звали. Как даст в ухо – три дня звенит.

– Алексей Федорович… – Рядом с Леонтьевым села толстенная Феня, буфетчица. – А скажи мне, милый, страшно-то было, нет?

Леша усмехнулся, пожал плечами:

– Спроси Сырцова – он у нас герой.

– Откуда мне было знать, что у него ружье пустое? – Сырцов развел руками. – А если бы там была пуля? Или картечь?

– Да я у Светки давно всю дробь отобрал, – сказал Леонтьев. – И дробь, и картечь. Да ладно, не переживай ты, Сырцов!

– Товарищ Сырцов! – Ноздринов постучал вилкой по граненому стакану. – Ты не виноват, товарищ Сырцов. Ни грамма не виноват. Задержание задержанного произведено по всем законным правилам советского правосудия и закона. – Осклабился: – Плохо только, что ты ему в рожу попал. Доктор Шеберстов говорит, что языки пришивать пока не научился… – Хохотнул: – Это ж надо – пулей язык вырвать!

– Пуля – дура, – сказал Сырцов. – А зачем ему теперь язык? Пусть спасибо скажет, что живой остался. А без языка и без зубов можно до ста лет прожить…

– А как ты про топор-то догадался? – спросила Феня.

– А чего тут гадать? – Леонтьев закурил. – Топор-то у Сваровского был – сто рублей топор. Ты бы такой топор бросила? И я не бросил бы. Топор – это вещь. Сто рублей!

– Предмет, – согласился Ноздринов. – Георгий – мне нравится. Как Жуков. Но пусть сами называют. Как захотят, так и будет. Я сказал: баста. – Пристукнул кулаком по столу. – Так и будет!

– Какая у вас работа, Алексей Федорович, жуткая, – сказала Феня, придвигаясь еще ближе к Леонтьеву. – Я бы со страху умерла. Легла бы и умерла, ей-богу! И он что же, Жогло-то, этим топором сперва одного кокнул, а потом и Шарманку? Ой, бедная…

– От зависти чего не сделаешь, – сказал Миколайчук. – Они же оба к Ольге Гофман подкатывались, тот и этот, так этому она дала отлуп, вот он и отомстил тому. Его же топором ему и отомстил.

– Шерлок Холмс тут у нас нашелся, – сказал Леша. – Ольга-то тут при чем?