Юрий Буйда - Все проплывающие

– Везде бабы, Леша, – сказал Миколайчук, поднимая рюмку, – везде они.

– Она сегодня все деньги с книжки сняла, – сказал вдруг Петька (его мать работала в сберкассе). – Восемьсот пятьдесят рублей. Это на старые восемь с половиной тыщ. Неспроста это. Все сняла, до копеечки. Чую я – неспроста это.

– Неспроста… – Леша нахмурился и подался вперед: – Ты сегодня был у Светки или нет, а?

– Был, – сказал Петька. – Не было там никакого Жогло.

– Не было, не было, а потом вдруг появился? – Леша погрозил Петьке пальцем. – Чует он! Ты что, цыган, что ли, чтобы чуять? Ты милиционер, а не цыган!

– Дядь Леш… – начал было Петька.

– Что – дядь Леш? Ты у нас милиционер или Робертино Лоретти? Дядь Леш… А если бы у него пуля была? У нас служба, Рыбаков! Служба! Тебя в разведку послали, а ты не пошел, товарищей подвел. А ведь Жогло мог нас поубивать… и меня, и Сырцова… Это хорошо, что Сырцов у нас такой меткий… – Леша откинулся на спинку стула. – Дурак ты, Петька, и когда поумнеешь? Женатый человек, а дурак.

Петька обиженно отвернулся.

Сырцов надел фуражку козырьком назад, отдал честь и захохотал.

– Страшная у вас работа, – продолжала Феня, поправляя огромную грудь. – Неужели вы с нее удовольствие имеете? Я бы легла и померла…

– Какое удовольствие… – Леша пыхнул папироской. – Удовольствие – это когда хорошо, а у нас что? У нас работа.

– Меня однажды в команду назначили, – сказал Миколайчук, морщась и бросая в рот гриб. – Расстреливать дезертира. Мальчишка совсем, господи, а уже дезертир… Но ведь закон, понимаешь? Приказ! – Вздохнул. – Расстреляли. Налили нам после этого по сто пятьдесят, потом еще по сто, а удовольствия, братцы вы мои, – ни ерша, ни щучки… первый раз в жизни водку пил без удовольствия…

– За Георгия! – закричал Ноздринов, вставая. – Налей-ка! Тост говорить буду.

Феня улыбнулась Леонтьеву напомаженным ртом и стала разливать водку по стаканам.

– Тост, – повторил Ноздринов. – Не умею, а скажу… надо сказать… такое, значит, дело, что не хочешь, а надо… – Он помолчал. – Мне, товарищи, как говорится, скоро помирать… – Милиционеры загудели. – Тиха-а! Кто помирает тут, я или вы? Вот и молчите. Помирать… внук родился… когда внук родился, помирать легче… да… Вот, товарищи, какое странное дело… я ведь раза три помирал… или четыре… на войне помирал… и ничего, думал, привык уже, а выходит, что к смерти не привыкнешь… нельзя привыкнуть… – Он глубоко вздохнул. – Я много тут сейчас по ночам чего думаю… всякое думаю… – Помолчал. – Я вот все про космос думаю… люди в космос летают то по одному, а тут сразу по двое… Попович с Николаевым полетели парочкой… скоро, наверное, стаями летать будут… на Луне дома построят, жизнь заведут… я-то не увижу, а вы еще на Луне поживете…

– На Луне милиция не нужна, – сказал Петька.

– На Луне-то? – Ноздринов погрозил Рыбакову пальцем: – Нет, Петька, и на Луне милиция будет… у меня на фронте был один дружок, тоже Петькой звали, но умный, учитель математики, необыкновенной головы мужик, необыкновенной… любил поговорить про космос, про звезды и про все такое… он говорил, что космос – это порядок… – Ноздринов поднял палец. – Порядок! Посередине – солнце, по краям люди и всякие животные, растения и дома… а дальше родители… родители любят детей, дети – родителей, жена – мужа, брат – брата… это и есть порядок… вот что такое космос, братцы… Порядок! А где порядок, там и милиция. Так что милиция, братцы, это на самом деле не милиция, а закон природы. И чтобы люди про этот закон не забывали, им опять нужен милиционер… и светофор, конечно…

Милиционеры оживились: светофор был давней мечтой Ноздринова. Он каждый год писал начальству письма о том, что в городке нужен светофор, хотя бы один, чтобы обеспечить соблюдение транспортного движения, которое с каждым годом становится все напряженнее, переходит с конной и паровой тяги на бензиновую, а бензиновой тяге без светофора нельзя. В качестве примера, подкрепляющего его аргументацию, Ноздринов рассказывал о Виталии Носовихине, который выехал на своем мотоцикле на полосу встречного движения и столкнулся с грузовиком, после чего в городке одним мотоциклом стало меньше, а Виталий лишился ноги и от страха стал закусывать водку дождевыми червями, а если бы висел светофор, то и мотоцикл остался бы цел, и дождевые черви живы…

Начальство, однако, на просьбы Ноздринова не отвечало.

– Когда человек видит светофор, – продолжал Ноздринов, – он сразу понимает, что живет не в диком лесу среди животных и зверей, а в населенном пункте, где есть порядок и закон. А если светофора нету, всякому могут разные глупости в голову прийти… то он жене под глаз засветит, то на стенку начнет мочиться и ссать в общественном месте… а увидел светофор – и сразу ясно: ага, нельзя, тут закон, а не цыганский табор… Закон! – Ноздринов поднял стакан. – Давайте, товарищи, выпьем! За победу! За товарища Жукова! Ура!

Все встали и выпили.

– Устал говорить, – сказал Ноздринов, опускаясь на стул. – А ты, Алексей, молодец. И Сырцов молодец – не растерялся. Молодцы вы у меня тут, мужики. И ты, Петька, – ты еще молодой, у тебя все впереди… Ну, еще по одной! На посошок! А ну! За Георгия!

Снова выпили.

– Ну что, братцы? – Ноздринов вскинул руку, чтобы взглянуть на часы, и сбил локтем стакан. – Пора по домам, товарищи. Завтра на службу. У людей воскресенье, а у нас служба. Кто завтра на дежурстве?

– Я, товарищ капитан, – сказал Миколайчук.

– Ну вот и пошли… – Ноздринов встал, покачнулся. – Миколайчук, запевай!

И Миколайчук затянул «Катюшу».

Леша высадил Ноздринова у дома – начальник милиции жил в маленьком особнячке за рекой, неподалеку от Гаража.

– Ну, Николай Филиппыч, как говорится, спокойной ночи. И привет Георгию…

– Георгию… – Ноздринов усмехнулся: – Леша, что ты-то мне голову морочишь? Ну что вы все мне голову морочите, а?

Леша промолчал.

– Эх вы, собаки лысые… – Ноздринов закурил. – Жена ушла, дочка видеть меня не хочет… и к внуку меня, конечно, не подпустят на пушечный… я ж для них кто? Я ж для них, Леша, хуже негра. Хуже цыгана. Фашист я для них, а не Ноздринов. Пьяница, дебошир, мурло… а тут еще рак… доктора говорят, что это не заразно… что они понимают, доктора…

– Николай Филиппыч…

– Танька Сизова! – Ноздринов свирепо оскалился. – Танька Сизова – вот и все, что у меня, Леша, осталось. Знаешь Таньку? Танька на хер Сизова, вот и все. Пехотная блядь у меня осталась. Левая грудь у нее отрезана, а правая – не грудь, а жидкость, смотреть не на что. Зато она не боится заразиться от меня. За десять рублей ложится со мной… за десятку, Леша!

– Новыми, что ли?

– Ну на хер новыми! Ты что! Старыми, конечно. Новыми тут рубль. Ложится и сразу – дрыхнуть. Я уже давно не годен ни на что, Леша, но я человек… ну да что ж, Танька так Танька… тоже ведь живая душа… какая-никакая – а живая… а жена сказала, что и хоронить не придет… ну и хер с ними со всеми…