Дмитрий Вересов - Летописец

Олежка молотил руками и ногами и вопил во все горло. А потом оказалось, что их полез разнимать тренер со свистком во рту, и Олежка в размахе по этому свистку заехал и сломал мужику зуб. Тренер отловил Олега и сдал милиционерам. И с тех пор в детской комнате, а также и в школе к Олежке относились как к отпетому.

За последние полгода он все чаще и чаще пропускал уроки и в конце концов стал ходить только на физику, которая давалась ему без труда, к Марку Моисеевичу Кавалерчику, а также иногда на алгебру с геометрией к Ромине Зенобьевне Шенье, когда был уверен, что не намечается ни опрос, ни контрольная. Контрольные ему претили, зато нравились Ромине Зенобьевне, по происхождению испано-француженке, родителями которой были деятели из Третьего Интернационала, погибшие на испанской войне в тридцать девятом году. Перед войной, о которой, вероятно, в определенных кругах были осведомлены загодя, шестнадцатилетнюю Ромину вывезли в СССР, где она и получила образование, став учительницей-математичкой.

— Послушай, амиго мио, — весело увещевала она разошедшегося в своем протесте против очередной контрольной Олега, — глупо рвать тетрадь. Что она тебе плохого сделала, я не пойму?

— Не буду писать контрольную, — с ослиным упрямством твердил Олег, — я и так знаю, что решу.

— Ты, мон шер, слишком самоуверен, — с иронической улыбкой поднимала тонкие брови Ромина Зенобьевна. — Но я тебе, так и быть, дам особое задание. Потрудись-ка решить. А контрольную, уж будь любезен, напиши хоть дома. Так как формальности соблюдать все же следует. По крайней мере те, что устанавливает РОНО, наша, так сказать, небесная канцелярия.

И улыбка ее становилась еще ироничнее. Олежка из пяти предложенных Роминой Зенобьевной «особых» задач решал только одну, остальные ему не давались, и Ромина ставила ему двойку в дневник и четверку в журнал.

— «Два», майн либер, за чертовскую самоуверенность и хулиганское поведение, а «четыре» за то, что решил хотя бы одну задачу из пяти, предназначенных для десятиклассников. Решил бы две, я бы тебе «пять» поставила. Решил бы три, пошел бы на олимпиаду по математике.

— Не хватало еще, — бурчал Олежка.

— Не скажи, мой друг, не скажи. Это почетно. Мне, кстати, мсье Ка-валерчик о тебе лестное сказал. Что ты, мол, цепи собираешь так, что загляденье, душа не нарадуется. Так ли?

— Собираю и собираю, — отвернулся Олежка, покраснев от удовольствия, в котором не хотел себе признаться. — Цепи как цепи. Что там собирать-то?

— Кому как, — очаровательно улыбнулась Ромина Зенобьевна, — у меня вот, признаться, никогда не выходило. Мне, признаться, до сих пор реле с трансформатором доводится спутать. Ах, как электрик ругается, когда у меня счетчик очередной раз перегорает! Неудобно слушать.

— А вы пошлите его. — ляпнул Олежка и прикусил язык.

— Я посылала, — наивно захлопала голубенькими глазками Ромина, — на четырех языках. Мы теперь с ним дружим, с электриком. Такой достойный человек оказался. А ты, великий физик, что мыслишь о своем будущем?

На этот вопрос Олег ответить не мог, этот вопрос всегда вызывал ту самую тоску, от которой избавляла только серьезная драка. Он понимал, что в этом году его выставят из школы, не допустив к экзаменам, а что будет дальше, он себе не представлял. Одно было ясно: к Принцу под крылышко он не пойдет, шестерить не будет.

Принц, пахан микрорайонного масштаба, собирал вокруг себя «обиженных» подростков. Для начала уважительно разговаривал с ними, подтверждал обоснованность их претензий к обществу или отдельным его представителям, учил, как наказать этих представителей, и помогал в этом. Учил и многому другому, полезному лично для него, Принца, а от отработанного материала — заистеривших, спившихся — избавлялся, ловко подставлял, и мальчишки шли в колонию, где пропадали окончательно.

Из-за Принца Олег сегодня пропустил и физику, и физкультуру.

Физику он любил от души, особенно любил колдовство лабораторных занятий. Показания приборов рассказывали ему о невидимых мирах, о законах, существующих в цивилизации элементарных частиц. И он, меняя, допустим, напряжение, мог воздействовать на ритм жизни этой цивилизации. Мог, например, устроить революцию, и тогда лампочка, ради горения которой и собиралась вся цепь, на долю секунды вспыхивала белым светом, а потом нить накала рвалась. После вспышки оставался налет копоти на внутренней поверхности лампочной колбы. Этот налет сам по себе был явлением интересным. Иногда затемнение получалось плотным, почти черным, иногда возникала лишь серебристая тень, как мягкий намек на произошедший катаклизм.

Олег мог сделать и так, чтобы жизнь в лампочке еле теплилась, чтобы лампочка тускло, едва-едва, светилась красноватым светом, лишь заявляя о себе, но не давая ни тепла, ни света миру внешнему. Олег мог, наконец, случайным, вернее, нарочно неправильным соединением, когда надоест играть с лампочкой, устроить короткое замыкание, чтобы продемонстрировать (от слова «демон», как он решил для себя) уязвимость всей цепи, построенной им же самим.

Добрейший Марк Моисеевич кряхтел, глядя на очередной испорченный Олегом прибор, и приговаривал:

— Вам все игрушки, юноша. Вы устраивайте себе дома короткое замыкание. И что вам на это скажет пожарный? Он скажет вам, что вы хулиган и уголовник, а не Господь Бог. Но я не пожарный, я вам только поставлю «три», чтобы вы там себе ни думали. А могло быть «пять», если бы не ваши хохмы. С ваших родителей лампочка, шестьдесят ватт.

Что касается физкультуры, то этот урок рассматривался Олегом как приятное времяпрепровождение. В спортивном зале можно было показать, какой ты сильный и ловкий, а также полюбоваться на то, как при беге скачет грудь у Светки Хачковой, как врезаются между ног трусики у Ленки Гринько, как поправляет сползающую лямку лифчика Полька Махнач.

И всех этих радостей Олега сегодня лишили.

Все утро он проблуждал, а сейчас целенаправленно шел дворами от 9-й линии к 12-й, где почти на углу Среднего проспекта располагалась его школа. В длинной подворотне между 11-й и 12-й его встретили трое, лет по шестнадцати-семнадцати, в обтоптанных клешах и цветастых рубашках под распахнутыми куртками. Парни были знакомы Олегу. Известно было, что они ходят в вербовщиках у Принца и вооружены заточками и тяжелыми болтами, которые предназначены для того, чтобы удерживать рельсы на трамвайных шпалах.

Троица была омерзительно слюнявая — поминутно сплевывающая — и косоглазая. По крайней мере один из парней точно страдал косоглазием, а у двоих других водянистый взгляд сам по себе перетекал в сторону наклона головы, и смотрели они куда угодно, только не на собеседника. Общее впечатление было таково, что эти существа переполнены текучими нечистыми веществами: по длинным патлам, казалось, стекает растопленное сало, прыщи сочатся гноем и сукровицей, а избыток спермы, без сомнения, приходится спускать по несколько раз на дню. Мочи тоже было в избытке: парни явно только что использовали подворотню как туалет, и со стены посередине тоннеля тремя реками по случайным руслам текла вонючая желтоватая жидкость.