Дмитрий Вересов - Книга перемен

Франц не свалился как снег на голову, его ожидали. Он был приглашен официальным и любезным письмом Лоры Вольф Авроре Францевне. Еще в начале весны Франц написал Сабине, что снимается в новом фильме под названием «Ты должен вернуться живым», совместном детище «Мосфильма» и гэдээровской «ДЕФА». «ДЕФА» обеспечивала съемки финала, так как действие происходило в конце войны на подступах к Берлину. Франик играл роль «сына полка», мальчишки, сбежавшего на фронт из эвакуации. Этот мальчишка по имени Слава Александров становится разведчиком, отчаянно смелым, ловким и неуловимым, без труда проникающим в расположение войск противника, спасающим героев сопротивления вовремя доставленным донесением и способным запросто совершить в одиночку дерзкую диверсию, например, поджечь склад горючего или боеприпасов. Роль как нельзя лучше подходила маленькому, цепкому, прыгучему и сильному, несмотря на недостаточный рост, Франику. В свои тринадцать он играл десятилетнего, поэтому трюки в его исполнении выглядели особенно эффектно и захватывающе. Приятным сюрпризом для режиссера было совершенное знание Фраником немецкого, что тоже было обыграно в фильме.

Франик впервые совершал дальнее путешествие без Авроры. Нечего было и думать, что ее отпустят за границу. Поступив в молодости на работу в физический институт, некоторые отделы которого занимались сверхсекретными разработками, Аврора автоматически сделалась «невыездной», и никаких исключений для рядового сотрудника, каковым она являлась, не делалось. Не отпустить Франика у нее духу не хватило, но она познакомилась с помощницей режиссера, похожей на аиста марабу в очках и старых джинсах, и та заверила ее, что за мальчиком будет строгий присмотр и что безопасность его гарантирована.

Внешность помрежа Аврору Францевну обнадежила, от дамы с таким носом и при полном отсутствии шеи трудно было ожидать легкомыслия в поведении. Поэтому в Германии Франик оказался под опекой энергичной зануды. К счастью, зануда оказалась по уши влюблена в красавца, разгильдяя, бабника и пьяницу, исполнявшего роль командира разведчиков. Красавец, разгильдяй и бабник по пьяному недоразумению осчастливил помрежиссериху, и существование Франика сразу стало более приемлемым, потому что влюбленная Марабу изошла на сопли в ожидании продолжения, которого не могло последовать, бродила лунатиком по съемочной площадке, доводя до бешенства операторов, и до неприличия страстно обнималась с саксонскими березками в пасторальной рощице на пологом склоне.

Франику теперь ничто не могло испортить настроения, и он снимался с удовольствием, легко и раскрепощенно, уместно украшая импровизацией трюки, которые становились в его исполнении просто головокружительными и заставляли киношную публику материться и аплодировать. Он снимался с удовольствием, но торопил время, считал дни, предвкушая встречу с Сабиной, о которой за год их переписки много чего нафантазировал.

А что оставалось делать, как не фантазировать, если письма ее были совершенно неинтересными? Стенгазета какая-то, а не письма. Мероприятия, школьные экскурсии, погода. Успехи в школе, успехи в школе, успехи в школе. Какое ему дело до ее успехов в школе?! Кстати, и не было никаких особых успехов. А о тренировках она почему-то избегала писать. Одним словом, Сабина Бумажная разительно отличалась от Сабины Настоящей, и это несовпадение наводило тоску. И поскольку Франика Сабина Бумажная абсолютно не устраивала, а Сабина живая была далеко, он стал творить Сабину Идеальную, наделяя ее качествами, которые казались ему наиболее привлекательными.

В его фантазиях они вместе участвовали в головокружительных приключениях, но эти приключения чаще всего не имели конца, так как Франик в грезах своих застревал на каком-нибудь особо затягивающем его эпизоде и прокручивал это кино у себя в голове много раз, до сцены, например, спасения красивой-прекрасивой и верной Сабины, до сцены, требующей тесного соприкосновения, потому что иначе не уместиться на узком балконе замка, откуда спускается на скалы веревочная лестница. В малыше Франике начала просыпаться и оформляться ранняя романтическая чувственность, вот в чем было дело.

Встреча в Берлине с Сабиной Настоящей в первый момент принесла неприятное открытие: она вытянулась больше, чем он, и стала выше почти на полголовы. Это было подло.

— Тренер мной недоволен. Я теперь потихоньку выбрасываю таблетки и… развиваюсь, — при первом удобном случае шепнула она ему на ухо, касаясь губами взъерошенных, выцветших за время съемок чуть не до седой белизны сухих волос.

Пахло от нее, как и тогда, в Москве, сенной трухой и городской пылью, сбрызнутой дождем. Но теперь запах был горячее, и Франик понял почему: ее майка, заправленная в шорты, обтягивала чуть-чуть, самую малость, наметившуюся грудь.

— Немного болит, но это так и полагается, — проследила Сабина его потрясенный взгляд. — Все девочки в нашем классе уже носят бюстгальтеры. И я тоже скоро буду, — без всякого стеснения сообщила она. И Франик, преисполнившись гордости и благодарности за доверие, все простил и Сабине Бумажной, и Сабине Настоящей и тут же изменил Сабине Идеальной, которая… не развивалась.

На те немногие марки, что были в его распоряжении, он, как и в Москве, при каждом удобном случае покупал ей, не имевшей карманных денег, запретные шоколад и мороженое, пирожные и лимонад. Сабина показывала ему тот Берлин, который знала сама, а знала она не так уж и много, ей не разрешалось далеко отходить по боковым улицам от главных артерий, от Александерштрассе например, и она боялась заблудиться. А Франик, городской дикарь, на удивление легко ориентировался в каменных джунглях, так легко, как будто был коренным берлинцем. Он чувствовал логику пространства и словно шел по невидимой нити и, если они опаздывали к обеду, никогда не ошибался, сокращая путь по направлению к Потсдамерплатц, в районе которой обитало в шикарно обставленном гнезде семейство Вольфов. Франик открывал Сабине ее родной город, и у нее дух захватывало от непозволительной дерзости этих прогулок, и она весело лгала родителям, которые были уверены, что дети ходят осматривать официальные достопримечательности центральной части города. Что касается Франика, то он ухитрялся даже вполне правдоподобно делиться своими впечатлениями о том, чего не видел.

Современный Берлин, однако, озадачил его. Разумом он понимал, что многое после войны пришлось отстраивать заново, но часто, замирая в предвкушении перед очередным поворотом, он бывал удивлен и разочарован, что видит перед собою не старое оштукатуренное здание с тяжелой аляповатой лепниной или неуклюжими мужеподобными кариатидами, а современную, чаще всего безликую постройку из стекла и бетона.