Дмитрий Вересов - Книга перемен

— Ну, тебя, блудного, сюда не зря ветром принесло, я думаю, — продолжил дед. — Оставайся, с Кимом не ходи, из бичей потом не вылезешь, сгниешь. Остаешься?

Олег кивнул, отрешенно глядя в окошко.

— Тогда у тебя дело будет, — продолжил Черныш. — Сходишь на тот берег, в Оловянку, и отнесешь подарок Чимиту. Сам пойдешь, у меня с ним дел нету, я ему не мешаю, и он мне не мешает, как договорено когда-то было.

— Зачем я ему подарок понесу и какой еще?

— Затем понесешь подарок, что иначе в милицию паспорт понесешь на временную прописку. Я так догадываюсь, что тебе это ни к чему. А Чимита уважишь, в Лихореченске тебя и не заметят. Как-то у него так получается. Ты ему муки побольше снеси, он сам в магазин не ходит, ему вера, видишь ли, не велит. По-моему, упрямство одно и спесь, а не вера, — ворчливо добавил Черныш.

— Как я его найду? — дивясь про себя, спросил Олег.

— Если буду объяснять, как идти — направо, там, налево, да через поваленный забор огородом, — только запутаю тебя и заблудишься. А по Оловянке плутать не стоит, там случается всякое и среди бела дня. Ты лучше иди по мухоморам. От гриба к грибу, они там растут, увидишь. Мухоморы выведут. А Чимита сразу узнаешь, он будет на своем пороге стоять, на идола похож. Видал на картинках идолов? Всегда этот старый хрен знает, когда ему гостинец несут, и выходит принимать.

— Черныш, тебе правда сто лет? — не сдержался и полюбопытствовал Олег, потому что больше семидесяти крепкому, с веселым, быстрым взглядом деду дать было никак невозможно.

— Сто не сто, но где-то рядом. Может, девяносто. Не помню точно, именин не справляю. Метрику я еще до первой войны потерял, когда из болота выбирался, а паспорт мне не всегда положен был, такое дело. Когда я его при советской власти получал, насочинял всякого вместо того, чего… так скажу: вместо того, чего не помнил. Проверить, должно быть, не смогли или поленились и документ выдали. Паспорт мой — это так, утешение участковому и дуре новой почтальонше, что без паспорта пенсию не выдает. А ты иди давай, Чимит уж нос по ветру держит, дожидается тебя.

Олег тащил на плече из магазина десятикилограммовый мешок с влажноватой ржаной мукой и, как пилюли — сладко-горькие и вяжущие, — глотал один за другим вопросы, что возникли у него при беседе с Чернышом. Ничего пока не оставалось делать, кроме как глотать. Как там дед говорил? Через мост и по мухоморам? Сказочка. Телевизор. «Вовка в тридевятом царстве», «Гуси-лебеди» — и что там еще? — «Иван-Царевич и серый волк». Ну и где же тут мухоморы? Не было никаких мухоморов, все дед выдумал. Да и какие в мае мухоморы? Поэтому Олег пошел направо, потом далеко налево, потом увидел поваленный забор и через заросший сорняками ничей огород, где была привязана грязная коза, вышел в тихий проулок. По наитию свернул, наступил на высокую поганку, не заметив, поддал ногой вторую, поскользнулся на третьей, чуть не уронив мешок, плюнул про себя, поднял глаза и направился к огороженному небрежными легкими колышками дому в самом конце проулка, потому что заметил распахнутую дверь и неподвижный человеческий силуэт на фоне темного проема.

Чимит и в самом деле походил на деревянного идола, отполированного дождями, ветрами, снежными буранами, солнечным пеклом и грозовым электричеством. Не лицо — грубо выточенная маска: слегка намечен нос, от круглых ноздрей расходятся вниз длинной, до ключиц, трапецией две складки, между ними глубокий разрез безгубого рта; лба не видно — низко надвинута свалявшаяся волчья шапка. Из-под клочковатого меха — тяжелый и вязкий дегтярный взгляд. Сух, невысок и прям, только плечи круто нависают вперед.

— В сени неси подарок.

Низкий, протяжно дребезжащий голос, будто у металлической пластины, что в заснеженной ночной тишине зажимают в зубах и бьют по ней пальцем ради монотонной, как собачья рысь, музыки. Такая музыка резонирует в купольном своде черепа, от нее дрожит каждый позвонок, сжимаются ребра, не давая вздохнуть, сердце восходит к горлу, а из горла рвется глухой вой не в такт, спасительный вой, сбивающий губительную раскачку костного резонанса.

— Здесь положи. Еще соль принесешь, мне много соли надо. Потом скажу, что еще, из аптеки.

Говорит, не открывая рта, чревовещатель.

— До снега каждый месяц приходи, потом — увидим.

— Зачем? — осмелился спросить Олег.

Деготь вскипел под веками, потом подернулся матовой пленкой — Чимит промолчал.

— Зачем? — пошел напролом Олег. Он не ожидал ответа и понимал, что нарывается. Но Чимит вдруг раскрыл рот:

— Телевизор, однако, будем смотреть, — издевательски проскрипел он, но потом, полуприкрыв глаза, снова утробно задребезжал: — Я буду свой долг отдавать, ты — свой долг копить.

— Долг? Я тебе еще что-то должен?

— Я должен. Приходи — буду учить.

— Зачем еще?.. Чему?.. — растерялся Олег.

— Как хочешь, — отвернулся Чимит и исчез в глубине дома.

Олег понял, что аудиенция окончена. Он шагнул с низкого крыльца и направился к перекошенной калитке. И обернулся, почувствовав, что его будто горячим дегтем мазанули по спине: Чимит безмолвно и без всякого выражения смотрел ему вслед.

Олег уходил стремительно и опомнился только у моста. Он чувствовал себя полностью выжатым, уставшим до дурноты и дрожи в коленях. Он перешел мост, спустился к воде и сел на песок, прислонясь плечом к быку-опоре.

С тех пор каждый его визит к Чимиту (а их к августу насчитывалось четыре) заканчивался тем, что он отдыхал, восстанавливал силы у реки, и, только когда отпускало напряжение и выравнивалось дыхание, он возвращался к Чернышу, где для него был уже заварен чай из зверобоя и мяты.

— Это, значит, цена, — сказал Черныш после первого визита, увидев, что Олег вернулся бледным и смятенным, и занялся с отваром. — Такую он, змей, значит, цену назначил. Ты с ним расплатился, считай.

— Он велел еще приходить. Про долги какие-то говорил, его, мои — я не понял. Чему-то учить предлагал. Чему еще учить? Шаманить, что ли? Чушь какая-то.

— Ну, ты загнул, Олег! Шаманить! Это тебе, во-первых, чести много, потому как ты даже и не свой, а во-вторых. Мне говорили давненько. Наученный шаман — не шаман, а так, невеликая шишка, персона прикрытия для настоящего шамана, не ученого, а… настоящего. Да и Чимит не шаман, а кто — не знаю и знать не желаю. Я тебе говорю: с ним дел не имею.

— Так мне к нему идти, как велено, или нет? — растерялся Олег.

— Как я за тебя решу? Ты не малолетнее дите. Как хочешь.

— Вот и он сказал, как хочешь. А что же он мне все-таки должен, Черныш?

Но Черныш хлопотал у плиты и не слышал или делал вид, что не слышит. Поэтому Олег, разбираемый любопытством, осмелился все же на визиты к Чимиту, но тот лишь молча принимал подношения и скрывался в доме. И лишь на четвертый раз Олег решился задать ему вопрос: