Дмитрий Вересов - День Ангела

Вот он, Делеор, — яркий брюнет с высоким блестящим коком, в сценическом фраке, поводит рукою, исполняет арию, стоя у рояля. Делеор — мечта всех послевоенных ленинградских меломанок, душка-тенор и изрядный козел. Вот ведь как. Глаза у Михаила Александровича слипались, так он переволновался, многое поняв о своей судьбе в этот предновогодний вечер.

Кот, валявшийся под креслом, протянул лапу и тронул кроличий тапок Михаила Александровича. Это означало, что Аврора Францевна вот-вот явится с полными сумками. И действительно, не успел Михаил Александрович толком открыть глаза, как засвербел ключ в замочной скважине, и из прихожей донесся голос Авроры Францевны, ставший немного хрипловатым с годами:

— Снеговик пришел! Миша, ты знаешь, меня совсем замело! Настоящий предновогодний вечер, и я не удивлюсь, если заявится Дед Мороз с мешком подарков. Миша, ты спишь?! Миша, возьми-ка, будь добр, у меня авоськи, а я пальто отрясу на лестнице.

— Что за подозрения, Аврорушка? — появился в прихожей Михаил Александрович. — Как я могу спать? А ты запропала. А накупила-то!.. И куда столько? — Он понес пакеты в кухню, и оттуда послышалось его ворчание: — Мандарины, торт, копчености, сыр один, сыр другой, рыбка… Ну и ну! Маринады… Вот Яша тогда обещал, а не принес, мальчишка!..Ну, знаешь! А шампанское-то зачем французское? «Советского» полусладкого, конечно же, не было? Барство какое… Подагру наживать. Знаешь что такое подагра, Аврорушка?

— Понаслышке, Миша, — появилась в кухне свеженькая с метели Аврора Францевна. — А подагру ты, скорее, с «Советского» наживешь. А что такого? Почему нельзя французского раз в жизни? Все, конечно, дорого, но… Вдруг кто к нам да заглянет, а, Миша?

— Кто к нам может заглянуть, по-твоему? — устало сгорбился Михаил Александрович.

— Мало ли. Вадик. Яша, Аня, если вдруг не пойдут в компанию. Светочка со своим олигархом. Я бы познакомилась с ним, давно пора, по-моему, хотя и робею. Или… Не знаю. Одним словом, принимать людей надо соответственно… Соответственно празднику и духу дома. И не ворчи, пожалуйста, ворчун. Снова небось сны смотрел, перебирал фотографии.

— Фотографии смотрел, да. И не ворчу я вовсе. А только кому мы с тобою нужны, Аврорушка? Почтовый ящик-то пуст? Пуст. Одни в нем никчемные бумажки, что сейчас принято разносить. Никто даже открыточки не прислал.

Михаил Александрович горевал и поджимал губы, раскладывая продукты в холодильнике. И не знал он, что праздник, волшебный, настоящий праздник, уже рождается в упругом смерчике метели. Что уже свалился под ветром с уличной елки снежный новогодний комочек и покатился, ведомый смерчиком, набирая массу и скорость. Покатился, полон колоссальной, скрытой до поры центростремительной силы, покатился, сметая препятствия, умыкая и канителя людей. И люди, кувыркаясь поневоле в его снежных недрах, сталкивались упрямыми лбами, узнавали друг друга под маскарадными масками, удивлялись, радовались и не расставались более надолго. И на всех должно было хватить жизни и ее драгоценных подарков.

Млхаил Александрович и Кот устроились на диване перед телевизором. Кот щурился, поджимал лапки и дремал, поводя иногда серым ухом, и Михаил Александрович тоже дремал, стараясь не подавать виду, что дремлет, а не следит за многоцветным праздничным мельтешением на экране.

Аврора Францевна, попивая чай, подумывала о салатике с крабами и зеленью, который приготовить ничего не стоит, а также о том, в какие вазочки она разложит маринады, о том, что надо бы загодя ополоснуть бокалы для шампанского и перевернуть их на полотенце, чтобы стекла вода. И еще о многих легкомысленных вещах думала она, чтобы отогнать мысли о том, что и этот Новый год им с Михаилом Александровичем придется встречать лишь вдвоем, у маленькой искусственной елочки, неловко украшенной, потому что шары и шишки совершенно неподходящего, слишком большого размера.

Ее размышления прервал продолжительный звонок. Кто-то неделикатно названивал в дверь, не принимая во внимание почтенный возраст их звонка, охрипшего уже с десяток лет назад. Аврора Францевна пролила от неожиданности чай и торопливо направилась в прихожую. Сердце у нее немножко замирало.

— Миша, Миша, звонят! — позвала она, так как супруг, никогда не ждавший чудес, не пошевелился, чтобы выбраться из диванных подушек. Аврора Францевна накинула цепочку и распахнула дверь. Странная фигура, высокая и широкая, оказалась перед нею. Дед Мороз, не Дед Мороз? Шапка и пальто подходящие, ярко-малиновые, усыпанные по свалявшемуся меху оторочки и воротника не растаявшим на нетопленой лестнице снегом. На макушке — целый сугроб. Рукавицы… Всем рукавицам рукавицы, вязанные из толстой красной шерсти с белыми снежинками, вышитыми неровным крестиком. Белоснежные седые завитки выбиваются из-под шапки. Опять же — светлые валенки в глубоких галошах, а в ногах — мешок из дерюги. Детские голубенькие глазки под седыми бровями. Щеки и нос горят морозным огнем. Только бороды-то нет! А как же без бороды? Не Дед Мороз.

— Кого же вам? — спросила Аврора Францевна очень вежливым голосом, то есть несколько свысока, в актерской манере пятидесятых годов. — Кого же вам… уважаемый? Миша-а! — растерянно оглянулась она на мужа, появившегося, слава богу, у нее за спиной.

— Эх, вот и не признала, — раздался в ответ громовой бас, — не признала, Аврора! Буду богатой на старости лет!

— Ах, господи! Ах, господи! — завозилась с дверной цепочкой Аврора Францевна. — Настя! Настя! Вот сюрприз! А я-то как же… Я-то не признала! Миша! Миша! Настя приехала!

— А я с гостинцем, — отдувалась на пороге Настя Туреева, восьмидесяти пяти лет от роду. — Михаил свет Александрович, что столбом стоишь? Принимай вот псковскую картошечку на натуральном говне, прости за грубое слово, только уж я не знаю, как еще это дело назвать. И зимние яблоки, Мишка! Их никто хранить не умеет, все уже погноили, а у меня — как с деревца. Что молчишь? Не рад, что ли?

— Еще как рад, Настя, — чуть не приплясывал, а вовсе не стоял столбом Михаил Александрович, — еще как рад! Заходи, заходи скорее! Сбрасывай все заснеженное. Вот ты какая молодчина! Взяла и приехала!

— Взяла и приехала! Не все при корове сидеть. Корову оставила я на Дусю-соседку и к вам с яблоками, с картошкой. Из сеней, картошка-то. Не помороженная. Айда чистить, ребятушки!

И захлопотала старая василеостровская квартира, всполошилась. Настин крепкий яблочный дух побежал по ней, разметал пыльную, свалявшуюся по углам шелупонь горьких воспоминаний, возмутил и возбудил Кота, и тот, почувствовав зов природы, принялся азартно вылизываться, дабы, случись здесь сейчас дама кошачьего роду, не ударить мордой в грязь.