Габриэль Маркес - Жить, чтобы рассказывать о жизни

В этот раз я узнал Манауре в сердце горных хребтов, красивый и спокойный городок, знаменательный для семьи, потому что это именно туда привезли маму, когда она была девочкой, чтобы обуздать жар от перемежающейся малярии, который стойко сопротивлялся разного рода зельям. Сколько я слышал о Манауре, о ее майских днях и лечебных голоданиях, которые, когда я там был в первый раз, показались мне знакомыми, словно я их узнал в предыдущей жизни. Мы пили холодное пиво в единственной таверне городка, когда к нашему столу подошел мужчина, который казался деревом, в высоких гетрах и с револьвером за поясом. Рафаэль Эскалона нас представил, и он задержал мою руку в своей руке, глядя мне в глаза.

— У тебя есть что-то общее с полковником Николасом Маркесом? — спросил он.

— Я его внук, — ответил я.

— Значит, твой дедушка убил моего дедушку.

То есть это был внук Медардо Пачеко, человека, которого мой дедушка убил в открытой схватке. Он мне не дал времени испугаться, потому что сказал это очень теплым образом, по-родственному. Мы развлекались с ним три дня и три ночи в его грузовике с двойным дном, пили горячий бренди и ели санкочо из козленка в память о наших покойных дедушках. В действительности, его звали Хосе Пруденсио Агилар, и он был контрабандистом по профессии, праву и доброму сердцу. В его честь, чтобы не быть меньше, я дал имя сопернику, которого Хосе Аркадио Буэндия убил копьем на арене для петушиных боев в романе «Сто лет одиночества».

Плохо, что в конце этой ностальгической поездки не пришли еще проданные книги, без которых я не мог забрать мой аванс. И я остался без единого сентимо, и счетчик гостиницы шел быстрее, чем мои праздничные ночи. Виктор Коэн начал терять то нестойкое терпение, которое у него осталось по причине ложных слухов, что деньги на оплату своего долга я проматывал на посредственных музыкантов и никудышных проституток. Единственное, что мне вернуло умиротворение, была неразделенная любовь к «Праву на рождение», теленовелле Феликса Б. Кенье, чья широкая популярность оживила мои старые иллюзии о слезливой литературе. Неожиданное чтение «Старика и моря» Хемингуэя, который внезапно пришел в журнал «Лайф» на испанском языке, в конце концов остановило меня и привело к душевному упадку.

В той же самой почте пришел и груз с книгами, которые я должен был вручить хозяевам, чтобы собрать мои авансы. Все платили аккуратно, но я должен был в отеле в два раза больше, чем заработал, и Вильегас меня предупредил, что у меня не будет ни гвоздя раньше, чем через три недели. Тогда я поговорил серьезно с Виктором Коэном, и он принял расписку с поручителем. Так как Эскалоны и его компании не было под рукой, друг, случившийся как нельзя кстати, оказал мне помощь безо всяких обязательств, только потому, что ему понравился мой рассказ, напечатанный в «Кронике». Тем не менее в час истины я не смог заплатить никому.

Расписка вернулась исторической ценностью годы спустя, когда Виктор Коэн показывал ее своим друзьям и посетителям не как обвинительный документ, а как памятный трофей. В последний раз я его видел, когда ему было почти сто лет, и он был высохшим, как колос, прозорливым и все с тем же чувством юмора. При крещении одного из сыновей моей кумы Консуэло Араухоногэры, чьим крестным отцом он был, я снова увидел неоплаченный долг почти пятьдесят лет спустя. Виктор Коэн его показывал всем, кто хотел его видеть, как всегда с юмором и как проявление дружбы. Меня удивила опрятность документа, написанного им, и готовность платить, которая ощущалась в моей бесстыдной подписи. Виктор отпраздновал это тем же вечером, танцуя народное колумбийское пасео под аккордеон с колониальной элегантностью, как никто его не танцевал со времен Франсиско эль Омбре. В конце многие друзья благодарили меня, что я не оплатил вовремя расписку, которая положила начало той бесценной ночи.

Соблазнительное волшебство доктора Вильегаса имело воздействие, но не с книгами. Невозможно забыть царственное мастерство, с которым он справлялся с кредиторами, и счастье, с которым они принимали его доводы, чтобы не платить вовремя. Самая искушающая из его тем в то время была связана с романом писательницы из Барранкильи Ольги Сальседо из Медины «Дороги закрылись», который произвел шум больше общественный, чем литературный, но с немногочисленными прецедентами на местах. Вдохновленный успехом «Права на рождение», за которым я следил с растущим вниманием в течение всего месяца, я подумал, что мы наблюдали народное явление, которое мы, писатели, не могли игнорировать. Даже не упомянув о невыплаченном долге, я это объяснил Вильегасу после моего возвращения из Вальедупара, и он предложил мне написать переложение с немалым умыслом увеличить обширную аудиторию, уже очарованную радиотрагедией Феликса Б. Кенье.

Я сделал адаптацию для радиопередачи в уединении в течение двух недель, которые мне показались намного более показательными, чем я ожидал, из-за необычности напряжения и событий, и быстротечного времени, это не было похоже на написанное ранее. С моим отсутствием опыта в диалогах, что и по сей день остается не самой моей сильной стороной, испытание было ценно, и я был благодарен ему больше за практику, чем за заработок. Тем не менее у меня не было жалоб и на оплату, потому что Вильегас мне заплатил половину вперед наличными деньгами и обязался отменить мой предыдущий долг с первыми поступлениями от радионовеллы.

Запись сделали на радиостанции «Атлантико» с лучшим региональным вещанием, которым руководил без опыта и без вдохновения все тот же Вильегас. В качестве рассказчика рекомендовали Хермана Варгаса, диктора особенного благодаря контрасту сдержанности его голоса с резким звуком местного радио. Первым большим удивлением было, что Херман согласился, а вторым, что с первой же попытки он сам пришел к заключению, что он не подходит. Вильегас тогда лично взял на себя эту ответственность со своим ритмом и своим андским шипением, которые в конце концов испортили ту смелую авантюру.

Радионовелла принесла больше огорчений, чем успеха, что стало очень поучительным для моих ненасытных амбиций рассказчика в любом жанре. Я присутствовал на записях, которые были сделаны напрямую на девственный диск плуговой иглой, которая шла, оставляя пряди черных блестящих нитей, почти бесплотных, как волосы ангела. Каждый вечер я уносил добрую пригоршню, которая делилась между моими друзьями, как необычная добыча. Среди бесконечных препятствий и плохой работы радионовелла вышла в эфир вовремя, к необыкновенной личной радости устроителя.

Никто не мог придумать довода в утешение, чтобы заставить меня поверить, что произведение ему понравилось, что его хорошо принимали, что это реклама, а не потеря лица. А мне, к счастью, придало новой энергии в жанре, который мне казался отодвинутым по направлению к немыслимым горизонтам. Мое восхищение и благодарность дону Феликсу Б. Кенье привели к решению попросить с ним частного интервью примерно десять лет спустя, когда я жил несколько месяцев в Гаване в качестве редактора кубинского агентства «Пренса Латина». Но, несмотря на различного рода доводы и предлоги, он никогда так и не дал себя увидеть, и у меня от него остался только полезный урок, полученный из одного его интервью: «Люди очень любят плакать, единственное, что я делаю, — это даю им предлог для этого». Магия Вильегаса, с другой стороны, наконец перестала действовать. Все запуталось также с издательством «Гонсалес Порто» — как ранее с издательством «Лосада», — и не было средства поправить наши последние счета, потому что он забросил свои великие мечты, чтобы вернуться в свою страну.