Нагиб Махфуз - Путешествие Ибн Фаттумы

— Ты должен остаться в Халябе насовсем. Если хочешь, закончи свое путешествие и возвращайся сюда, — сказала она мне однажды.

Так же откровенно я ответил ей:

— Я думал вернуться домой, чтобы издать свои записи, а позже можно поселиться и здесь.

— В таком случае я поеду вместе с тобой на твою Родину, и мы вместе вернемся. Что касается того, где осесть, то такой цивилизации, как халябская, ты не найдешь.

Сомневался я недолго:

— Похоже, моя нынешняя работа будет приносить нам достаточный доход. Не думаешь ли ты оставить работу в больнице?

Она сладко засмеялась:

— В нашей стране труд священен как для мужчин, так и для женщин. Отныне тебе следует мыслить как жителю Халяба.

Я с нежностью прильнул к ее животу и сказал:

— Ты рассуждаешь как мать, Самия!

Она весело отвечала:

— Ты угадал.

Ее беременность стала заметна, когда лето перелистнуло последнюю страницу. Подул осенний ветерок, принесший с собой влагу и тень облаков. Каждый день я открывал для себя что-то новое в мире моей любимой жены. Она была гордой, но без заносчивости, легко вступала в спор, была искренне верующей, и я распахнул ей свое сердце.

Больше всего за время моего путешествия меня поразил ислам Халяба, внутреннюю и внешнюю стороны которого раздирали противоречия. Самия сказала мне:

— Разница между вашей и нашей религией заключается в том, что наш ислам допускает свободу толкования, а ваш не дает человеку самостоятельно мыслить, а следовательно, не основывается на разуме.

Ее слова заставили меня вспомнить уроки старого учителя. Ее женская сущность влекла меня, красота пресыщала скрытые инстинкты, прелести грубо вытесняли из сознания все остальное. И вместе с тем личность Самии была настолько сильна и честна, что не могла раствориться в красоте зрелой женщины. Я столкнулся лицом к лицу с блестящим умом, просвещенным взглядом и исключительной добродетелью. Я убедился, что во многих отношениях она превосходит меня, и мне это не нравилось, поскольку в женщине я видел лишь удовольствие. К моей страсти примешивались опасение и страх. Однако реальность требовала приспособиться к новой ситуации и где-то уступать, чтобы сохранить то счастье, которое мне было даровано. Про себя я думал:

— Это чудо, что она полностью отдает мне себя! Мне повезло.

Однажды я сказал ей, скрывая внутренние страхи:

— Ты, Самия, бесценное сокровище.

Она искренне ответила:

— А я очарована, Кандиль, образом путешественника, который жертвует своей безопасностью ради правды и добра.

Она напомнила о моих забытых было планах, пробудила от сладкого сна, где были любовь, отцовство и цивилизация. Словно очнувшись от спячки, я произнес:

— Я буду первым, кто напишет о стране Габаль.

Она засмеялась:

— Может, эта мечта — самая несбыточная.

Я упорствовал:

— Тогда я буду первым, кто ее развеет.

Прошла осень, за ней наступила холодная зима, не более суровая, чем у нас, но с обильными дождями и редко выглядывающим солнцем. Ревел порывистый ветер, шел крупный град, оставляя вмятины на сердце. Люди обсуждали войну, которая никак не заканчивалась. Я искренне разделял их чувства, надеясь, что над божественным королем восторжествует свобода и что мой будущий сын родится под ее сенью и в безопасности. Однажды вечером Самия вернулась следом за мной с работы вся сияющая от радости, вновь обретя свежесть, утраченную во время беременности. Она закричала:

— Я принесла радостную весть! Победа!

Снимая накидку, она продолжала:

— Армия Хиры сдалась, божественный король покончил с собой. Хира и Машрик стали частью государства Халяб, их народы обрели свободу и цивилизацию.

Сердце мое наполнилось радостью. Однако некоторые страхи прошлого вынудили меня спросить:

— Им не придется расплачиваться за поражение?

Она воодушевленно ответила:

— Основной Закон ясно гласит: на пути к свободе осталось только одно препятствие — страна Аман.

Я по наивности сказал:

— В любом случае они не предали вас, пока вы вели затяжную войну.

— Это так, но они стоят на пути свободы, — резко ответила она.

День возвращения армии с победой был отмечен торжественным праздником. Несмотря на холодную погоду и проливной дождь, мужчины и женщины Халяба вышли встречать победителей и осыпать их цветами. Празднества продолжались повсюду целую неделю. Но вскоре по дороге к гостиничной площади, где работал, я ощутил, что надвигается нечто странное, противоположное радости и веселью, надвигается без предупреждения, решительно и грубо. Распространились слухи о числе погибших и раненых, принесшие горе и печаль. Раздавались листовки, обвиняющие правительство в том, что оно принесло в жертву сыновей своего народа не ради освобождения Машрика и Хиры, а в интересах землевладельцев, хозяев заводов и лавок, и что это была война караванных торговцев, а не принципов. Мне попала в руки и другая листовка, обвинявшая авторов первой в том, что они являются душителями свободы и агентами Амана. В результате прокатилась волна гневных выступлений против Амана, в ходе которых ему припомнили соглашение о передаче источников воды. Правитель созвал совет экспертов, которые вынесли единогласное решение аннулировать договор об источниках и считать их, как прежде, общей собственностью Амана и Халяба. Люди стали поговаривать о возможности новой войны, теперь уже между Халябом и Аманом.

Однажды шейх аль-Сабки и его семья пришли к нам на обед. Снова зашла беседа об итогах войны.

— Если эти волнения есть последствие решительной победы, то что началось бы в случае поражения?! — возразил я шейху.

Он ответил, улыбаясь:

— Такова природа свободы.

— Она напоминает мне хаос, — откровенно сказал я.

Шейх засмеялся:

— Такой она представляется тому, кто никогда ее не чувствовал.

— Я считал вас счастливыми людьми, а оказалось, что ваш народ раздирают скрытые противоречия, — огорченно заметил я.

— Выход — в еще большей свободе.

— Как можно считать нравственным отказ от договора об источниках воды?

— Вчера я был у мудреца Мархама, — серьезно начал он. — Он сказал мне, что освобождение человечества важнее внешней шелухи.

— Шелухи?! — вскричал я. — Необходимо принять принцип нравственности, иначе свет перевернется, и мы вернемся в каменный век.

Самия отозвалась со смехом:

— Мы все еще живем в каменном веке.

— Возьми, Кандиль, свою Родину, страну ислама, — сказал имам. — Что ты видишь? Султан — деспот, ведомый своими прихотями. Где принцип нравственности? Богословы поставили веру на службу его интересам. Где принцип нравственности? Народ думает только о своем желудке. Где принцип нравственности?