Айрис Мердок - Книга и братство

— Ты веришь в летающие тарелки? — спросила Лили. — Что люди из других галактик прилетают сюда, чтобы наблюдать за нами?

— Нет.

— А я верю. Это очень и очень вероятно. Планет, подобных нашей, — миллионы. Конечно, они не хотят, чтобы мы видели их. Они пишут книги о нас.

— Хорошо, возможно, они здесь, и мы их не видим, возможно, они сейчас тут, в этой комнате. Это ничего не меняет.

— Откуда тебе знать? Откуда тебе знать, как бы все изменилось, если б их здесь не было?

— Может, стало бы лучше. Хуже вряд ли. Да какая разница. Когда они закончат свои книги, они уничтожат нас и следов не оставят.

— Конечно, когда-нибудь всей Вселенной придет конец. Тогда, если все кончается, в чем смысл, к чему все это? Интересно, в этом доме водятся привидения, надо поинтересоваться об этом у Роуз. Он же близко от лей-линии [76] Термин, введенный Альфредом Уоткинсом и обозначающий якобы существующие энергетические линии, связывающие между собой так называемые «нервные сплетения» Земли. .

— С чего ты это взяла?

— Чувствую. Римские дороги проложены вдоль лей-линий. А ты что думаешь о лей-линиях?

— Я думаю, что все это пустяки, как летающие тарелки.

— Знаешь, они все-таки физически существуют, их можно обнаружить лозой, где встречаются два подземных потока. И еще они — это сосредоточение мысленной энергии в местах, где когда-то были люди, маршировали все те легионы, эманации их энергии!

— Если легионы источали энергию, неудивительно, что лей-линии пролегают вдоль дороги.

— Но это еще и космическая энергия, как в каменных кругах. Лей-линии проходят через Стоунхендж. Есть тут в округе какие-нибудь мегалитические памятники? Они все связаны между собой, понимаешь?

— Кажется, какой-то камень есть в лесу.

— Схожу посмотрю, если он заряжен энергией, я пойму. Бабушка всегда говорила…

— Лили, это вздор, безрассудный вздор!

— Это ты безрассуден, не желаешь видеть очевидное, просто знаешь, и все! Послушай, не считаешь, что мне стоит сходить к Тамар? Она практически ничего не ест и бледная, как смерть.

— Она всегда бледная и ничего не ест, к тому же сейчас она спит. Давай выпьем еще.

— Бедная Тамар, бедная, бедная малышка Тамар…

— Лили…

— У Роуз такое спокойное гладкое лицо, а она намного старше меня. У меня лицо как после бомбежки. Знаешь, они явились за Краймондом, хотят уничтожить его.

— О ком ты?

— О них, о маленьких земных божествах, мудрецах всезнающих. Я слышала их разговор после обеда. Боже, я, наверно, пьяна, у меня в глазах двоится, или, может, это люди с летающей тарелки.

— Лили, дорогая, не сходи с ума, успокойся!

— Я за Краймонда, знаю, ты его ненавидишь, но я не…

— Лили, встань на минутку, пожалуйста.

Они встали перед огнем, и Гулливер, положив руки ей на талию, привлек ее к себе, почувствовав, какое худое, нервное и хрупкое у нее тело, а потом неожиданно, как колотится ее сердце.

— А теперь сядем, вот сюда.

Они подошли к зеленому диванчику, и Лили села Гулливеру на колени и уткнулась лицом в плечо его лучшего костюма, измазав его косметикой.

— Знаешь, должна сказать тебе, я скоро останусь без денег, в банке сказали, бог знает, куда они все ушли, людей интересуют только мои деньги, до меня им дела нет, я просто пустая ракушка, раздавленная змея…

— Лили, прекрати! Послушай, можно, я останусь у тебя на ночь?

— Тебе меня не понять…

— Можно остаться?..

— Ох, если хочешь, тут полно места, я не возражаю, но ничего хорошего из этого не выйдет.

И она расплакалась.

Роуз сидела на кровати Тамар и внимательно смотрела на нее. Роуз принесла ей горячий шоколад, специально приготовленный Аннушкой, зная, что она его любит, и Тамар отпила немножко. Еще Роуз принесла аспирин и таблетки снотворного, которые Тамар отвергла. Она вежливо уверяла, что чувствует себя неплохо, что беспокоиться не о чем и на самом деле хорошо поела, что у нее никогда не бывает особого аппетита, прошлой ночью прекрасно спала и этой ночью тоже будет спать прекрасно. «Повесть о Гэндзи» ей понравилась, вот она, на столике у кровати, с удовольствием почитает еще перед сном. А потом вдруг заплакала. Крупные слезы недолго, словно приоткрылся на полминуты автоматический затвор шлюза, ручьем катились по ее лицу и так же неожиданно прекратились. Роуз попыталась взять ее за руку, которой Тамар вытирала глаза, но та спрятала ее под одеяло. Сидя в постели в небольшой круглой спальне, в своей полосатой пижаме и с заплаканным лицом, она походила на маленького мальчика. Она больна, думала про себя Роуз, возможно, на грани депрессии, надо поговорить с Вайолет, но что толку говорить с Вайолет, о господи, если б только можно было бы схватить это дитя, похитить, забрать и оставить у себя! Наверное, надо было сделать так давным-давно. Но Вайолет такая бешеная, у нее железная воля.

— Тамар, ты больна. Я хочу, чтобы ты показалась доктору Толкотту, здесь в деревне.

— Доктору… нет!

Вид у Тамар был очень встревоженный.

— Твоей матери не обязательно об этом знать… Ну ладно, тогда покажись своему врачу. Конечно, Вайолет говорит, что от него никакого толку…

— Я не больна, со мной все в порядке, просто хочу остаться одна, пожалуйста, Роуз, не сердись…

— Дорогая, я не сержусь!

Роуз соскользнула с кровати и, стоя на коленях, поймала вновь показавшуюся из-под одеяла маленькую худенькую руку Тамар и поцеловала:

— Ты правда сейчас уснешь, что-нибудь тебе нужно, принести что-нибудь?

— Нет, нет, все хорошо, думаю, я сейчас усну, не буду читать «Гэндзи», благодаря тебе мне полегчало, не тревожься, это все ерунда, уверяю тебя, ерунда.

Пришлось ей поверить. Роуз вышла и постояла секунду снаружи. Тамар выключила свет.

Роуз пошла вниз, к себе в спальню. Комната всегда напоминала ей о матери, которая была такой милой, так старалась угодить всем, так переживала раннюю, немыслимую, внезапную потерю сына и мужа; покорная, она во всем уступала мужу, потом Синклеру, потом Роуз, даже Риву. Роуз все еще тосковала по матери, ей не хватаю ее. Она помнила, как была возмущена, когда какой-то приятель Рива назвал мать «бездельницей». Мать не была бездельницей, всегда она была чем-то занята, хотя не обязательно тем, что другим представляется важным. При ней цветы поражали красотой. У Роуз и Аннушки недоставало на это таланта. Комната, в которой Роуз умышленно ничего не меняла, постепенно пришла в упадок и поблекла, хотя в основном все в ней осталось прежним: старомодный туалетный столик со стеклянной столешницей, обыкновенно мутной от материнской пудры, большой «джентльменский гардероб», сохранившийся с тех времен, когда она и отец Роуз занимали двуспальную кровать — теперь это казалось таким далеким, словно было в другом веке, — ветхие кресла, не подходящие для гостевых комнат, потускневший аксминтерский ковер [77] Английская имитация персидского ковра. с цветочным узором, местами отставшие от стен обои в розовую и белую полосу, причем розовый уже едва проглядывал, призрачные прямоугольники исчезнувших картин. Гобелен с сюжетом из Библии, принадлежавший матери ее матери, которая сама была искусной вышивальщицей.