Андрей Рубанов - Жизнь удалась

– Что?

– Суд.

Матвей опять испытал ужас и содрогнулся бы, если бы имел тело – но не было тела; хладное, распластанное, оно лежало сейчас в какой-то грязной широкой комнате на обширной, неопределенного цвета поверхности, омерзительное в своей наготе, синевато-зеленоватое, раздутое, рот оскален, и видны неровные желтые зубы. Двое в клеенчатых фартуках – старый и молодой – неторопливо прохаживались вокруг.

– Суд! – выкрикнул Матвей так громко, как только мог. – Суд!!! О Господи! Я не готов! Рано, рано! Почему сейчас?! Мне нужно время!

– Зачем?

– Как «зачем»? Что значит «зачем»? С мыслями собраться! Подготовить ответы!

– А ты разве не подготовил ответы заранее? Все-таки тридцать девять лет прожил.

– Я же не знаю вопросов! – возопил Матвей в смятении.

– А вопросов и не будет.

– Какой же это тогда Суд??!!

– Страшный. Какой же еще.

– Но я не страх испытываю! Это больше чем страх, гораздо больше! Я не могу, я немею, я… я в шоке! Я не способен! Давайте отложим! Перенесем! Я не в состоянии защищаться! Понимаете, есть такие поступки, они внешне, со стороны, выглядят как явный грех, непростительный, но их можно объяснить, привести аргументы в оправдание… Все можно объяснить, все! Но только не сейчас! Умоляю!

– А когда?

– Не знаю! Вам виднее! Я тут впервые, в конце концов!

Установилось молчание. В этот момент – когда утихли все звуковые вибрации – Матвей ощутил предельное одиночество, но тут звук появился опять, и ему стало легче. Он понял, что в его состоянии лучше говорить на любые, пусть самые неприятные темы, общаться с кем-то, пусть невидимым и неизвестным, нежели молчать и ничего не слышать.

– Ладно. Сменим тему. Что ты видишь сейчас?

– Свое мертвое тело. Только чем я вижу, если глаз у меня нет?

– А ты не видишь. Или видишь, но не глазами. Ты просто летаешь вокруг, тоскуя по своей привычной оболочке – эта тоска и есть твое зрение. Кстати, как она тебе? Оболочка? Твое мертвое тело?

Матвей мучительно стал подыскивать и наконец нашел нужное слово:

– Оно… оно безобразно. Непонятно только, почему такой вид… Зеленое, раздутое…

– Ты скончался в неудобное время в неудобном месте. У людей, находившихся рядом с тобой в момент твоей смерти, проблем и без тебя хватает. Тебя везли всю ночь. Подальше от дома, где все произошло. Выбросили в глухом болоте…

– Гады.

– Да брось ты. Какая теперь разница?

– И все-таки. Зачем они так со мной? Как с собакой… Все обезображено… Это вообще я или не я? – Матвей напряг зрение. – Не похож! Это не я! У меня пальцы на руках длиннее! И грудь не такая волосатая! Это не я! Я не умер! А что за люди вокруг меня?

– Работники морга.

– Мужики! – опять закричал Матвей. – Это не я! Я не умер!

Санитар – тот, что был помоложе, очень бледный и некрасивый, сам отдаленно смахивающий на покойника, – вздрогнул и пробормотал:

– Опять я что-то слышал.

Старый хмыкнул и неторопливо вытащил из-за фартука сигареты.

– Поработай тут с мое – каждый день будешь что-то слышать. Лично я давно уверен, что все они… ну, не до конца мертвые. Кто-то шевелится. Кто-то вздыхает. Глюки. Воображение играет…

– Это не я! – исступленно кричал Матвей.

– Успокойся, – ответили ему. – Кстати, сейчас твоя жена придет. Она тебя опознает. Сам во всем убедишься…

– Не опознает! Потому что это не я. Я не умер! Я живой. Я не хочу… Я хочу жить!!! Я не хочу в морге лежать…

– Ты уже там. Вернее, не ты, а твое тело. Что, оно тебе не нравится?

– Нет.

– Оно безобразно?

– Да.

– Думаешь, оно выглядело лучше, когда в нем была жизнь?

– Конечно.

– Уверен?

– Да!

– Тогда полюбуйся на себя живого.

Теперь Матвей увидел самого себя, деловито выскакивающего из стеклянных дверей то ли банка, то ли офисного центра – кейс в руке, другая в кармане брюк. Вот он поднял голову, вот можно различить выражение лица… Очень похож на меня, подумал Матвей, но явно не я. Сходство, конечно, необычайное. Прическа, одежда и кейс такой же… Походка и все жесты в целом близки к оригиналу… Лицо практически неотличимо…

– Это я? – с изумлением спросил он.

– Конечно. Что, не похож?

– Нет. Я – другой. То есть был другой…

– Какой?

– Совершенно другой! Нормальный! Этот – какой-то… дурак дураком… Что за взгляд, у меня никогда не было такого взгляда, похотливо-вороватого! Плечи сгорблены, сутулится… Уши торчат. Явно не я. Этот – нелепый какой-то, странный, весь перекошенный… Одежда висит, как на вешалке. Пиджак мой, да. И галстук. И телефон узнаю, мой телефон, спорить не буду… Но сам человек – не я, безусловно. Это похоже на трехмерную карикатуру на настоящего меня.

– И тем не менее это ты и есть. Ответь, помнишь ли ты момент, когда тебе впервые довелось услышать собственный голос, записанный на магнитофонную ленту?

– Конечно, – сказал Матвей. – Еще в детстве. От отца остался старый катушечный магнитофон. Я себя и записал. Из любопытства. Потом хохотал до упаду…

– Еще бы. Человек своего голоса не слышит. Звуки доносятся до его ушей искаженными, резонирующими внутри черепной коробки. Услышав однажды настоящий тембр и тон звуков, издаваемых твоими связками, ты испытал маленький кризис самоидентификации. И посмеялся над собой. Ты думал, что говоришь басом, оказалось – тенором. Здесь – абсолютно тот же эффект. Сейчас ты наблюдаешь самого себя без каких-либо помех. Твои впечатления не искажены реальной действительностью, потому что ее нет. Полюбуйся на себя натурального, подлинного. Насладись ощущением окончательно адекватной самооценки. К сожалению, она никогда никем не достигается при жизни.

– Неужели я был таким?

– А ты думал, что ты более внушительный? Солидный? Спокойный? Ты надеялся, что ты красив? Сексуален? Изящен? Элегантен? Хорошо одет? Крепок, ловок и уверен в себе? Считал себя приятным, вальяжным и обаятельным? Думал, что ты всегда весел и улыбчив, и на твоем лице, обветренном и суровом, явлена печать тонкого ума? Что твои губы изогнуты в сардонической усмешке? Что твоя голова посажена гордо, а в глазах сияет мысль, острая, как бритва? Ты думал, что смотришься победителем, излучаешь энергию успеха, твои жесты свободны и раскованны, походка легка и стремительна? Убедись, каков ты был на самом деле. Разве ты не безобразен?

– Этого не может быть. Я же видел себя со стороны.

– Где?

– В зеркале! И на видеопленке…

– Все зеркала искажают то, что отражают. А видео– и кинопленка – тем более. Стопроцентно подлинным бывает только взгляд мертвого человека на себя живого. Он выявляет конечную истину. В этом его мука и один из самых страшных страхов на всяком Страшном суде… А про зеркала ты вообще зря. Всякий мужчина, подходя к зеркалу, заранее приосанивается, расправляет плечи и имитирует взгляд сокрушителя миров. Супермена. Оставшись таким в собственной памяти, он отворачивается и становится самим собой…