Андрей Рубанов - Жизнь удалась

– Да. Конечно… Естественно… Тут не поспоришь… Только вот тебе история: жил-был в одной стране министр пропаганды. Обожал свою жену. Жена подарила ему много детей. Прекрасная семья была. Образцовая. Утром министр позавтракает, поцелует детей, жену – и на работу. Призывать одних граждан сжигать в печах других граждан… Потом страна проиграла войну. Министр и его жена своими руками убили шестерых своих детей. Потом министр лично убил свою жену. Потом сам застрелился. Скажи, разве это не великая любовь?

– Я говорю не о безумцах, а о нормальных людях.

– О! Нормальные люди! Хорошо, что ты поднял эту тему. Давай поговорим о нормальных людях.

Четырежды судимый Геннадий Соловьев, криминальный авторитет по прозвищу Соловей, обретался в чрезвычайно ординарной двухкомнатной квартире подле метро «Кантемировская».

Брать его капитан решил утром. Преступные люди, как правило, ведут ночной образ жизни, спят допоздна. Утром – в семь, в восемь часов – они беззащитны. Таков их недостаток.

Капитан позвонил по-милицейски грубо: требовательно жал кнопку, пока из-за двери не послышались шаркающие шаги и не раздался хриплый баритон:

– Кого надо?

Свинец отчетливо отрекомендовался. За дверью поразмышляли, и даже глухо донеслись некие нецензурные сетования на безжалостную судьбу, на проклятых мусоров и всю мусорскую систему. Затем отомкнулись засовы, целых три, и в проеме двери возникла желтоватая, со впалыми щеками физиономия бывалого каторжника.

– Я тебя знаю? – грубо спросил Соловей, смерив непрошеного гостя враждебным взглядом мутных спросонья глаз.

– Открывай, – специальным тяжелым голосом велел капитан. – Я за тобой.

Авторитет сделался чрезвычайно угрюм и распахнул дверь на всю ширину. Капитан шагнул, вдыхая запахи чужого жилища, чужой семьи – кое-как налаженного быта, пригорелого молока, пищевых отходов, дешевой парфюмерии, нездоровых выделений нездоровых тел, пыли, подкисших щей – запахи трудно осуществляемой жизни.

Щами – несмотря на ранний час – пахло особенно плотно. Старыми, сгустившимися, сваренными, может быть, две недели назад щами, впоследствии ежедневно разогреваемыми на плите. Завтракать щами – это сильно, решил капитан. Впрочем, от бедности еще и не то придумаешь…

– Есть разговор, – сказал капитан деловито. – Тебе на сборы – пять минут.

Соловей почесал тощий живот под застиранной майкой, хмыкнул и осторожно спросил:

– А как насчет прокурорской бумажки?

Свинец изобразил губами, щеками и носом крайнее отвращение.

– Она тебе нужна?

– Не помешает.

– Ладно. Тогда подожди, братан, буквально часок. Я позвоню, и ее привезут. И бумажка будет, и сам прокурор, и маски-шоу, и обыск – все, как положено…

В этот момент вступили домочадцы, числом трое: из кухни выскочила, запахивая халат, практически седая – волосы дыбом – женщина с лицом неудавшейся куртизанки, следом за ней осторожно, бесшумно вышел мальчик лет шести или семи, с грустными глазенками, в отвисающих колготках; с фланга же забежала поджарая, с колоссальной слюнявой пастью псина – капитан в породах не разбирался, никогда не умел отличить ротвейлера от ретривера, но массивные желтые клыки его впечатлили, а вырвавшееся из черной глотки тяжелое рычание почти заставило его вздрогнуть, но он не вздрогнул. Опасную тварь, буде проблема, можно и пристрелить.

– Что случилось? – истерично выкрикнула дама, спешно задергивая полы пеньюара, чтобы капитан не углядел ее жирные белые ноги. – Опять, да? В чем дело? Куда? Зачем?

– Не волнуйтесь, – корректно произнес Свинец, выдав полуулыбку. – Проводится оперативно-следственное мероприятие.

Квартира – с точки зрения капитана, из прихожей – была обиталищем людей, давно остановившихся в своем развитии. Относительно новый и на вид довольно дорогой платяной шкаф и шикарное рядом зеркало в еще более шикарной раме сочетались с потертыми, обмызганными обоями. Обувь лежала кучей возле двери: новенькие лакированные мужские ботинки, и детские сандалеты, и модельные женские туфли, и вдруг какие-то напрочь засаленные тряпочные шлепанцы. Все осенялось светом люстры, умилившей сыщика: неизвестно как уцелевший до сего времени образчик брежневского дурновкусия. Оснащенная закопченными вензелями, густо засиженная мухами конструкция. Примерно такая же имелась в избе капитанова брата Федота.

В дальнем углу помещения натренированный глаз капитана выхватил высокий и узкий железный ящик – оружейный шкаф. Внутри, без сомнения, хранилось помповое ружье, а то и охотничий карабин «Сайга», прямой гражданский аналог военного автомата Калашникова. И карабины, и ружья давно уже свободно продавались всем желающим гражданам страны, включая уголовников и бандитов, по предъявлении ими охотничьего билета и разрешения из милиции. Судя по тому, что шкаф находился на виду, авторитет Соловей оформил все бумаги на свои стволы как положено, и капитан решил не поднимать вопроса.

Позвоню завтра участковому, подумал он, и науськаю коллегу. Пусть придет и проверит, правильно ли хранится огнестрельное имущество. Не дослан ли патрон в патронник?

А ведь я знаю, Соловей, почему твой шкаф при входе вмонтирован. Хорошо знаю. И ключик явно где-то здесь же, под рукой. И боеприпасы наготове. А все для того, чтобы не терять времени, когда в дверь начнут ломиться твои коллеги. Мгновенно встретить нападающих огнем. Ведь врагов у тебя, Соловей, немало. Такая твоя жизнь бандитская.

Моя, правда, не лучше.

Тем временем крепко помрачневший авторитет отбрел в глубину квартиры и вернулся, одетый уже в спортивный костюм: по понятиям, чисто черный.

– Вещи брать? – деловито спросил он.

– Пока не надо. Только паспорт. Кстати, давай его сразу сюда.

Неуловимо приободрившийся, Соловей нацепил обувь, пригладил перед зеркалом короткие волосы, вручил капитану свой личный документ и только потом бросил на свою подругу суровый взгляд.

– Позвони пацанам, – негромко, на пределе слышимости, приказал он.

А мальчик, безошибочно уловив тяжелую тревожность происходящего, надул губы и тихо спросил:

– Пап, ты куда? Опять в тюльму, да? В тюльму? Мам, папу куда? В тюльму?

– Нет, сынок, – спокойно ответил авторитет. – Я на переговоры. Скоро вернусь, понял?

Собака не выдержала и рявкнула густым басом.

– Фу! – крикнул Соловей. – Угомонись, дурак! Давай, начальник, пошли уже…

Шагая к лифту вслед за сутулым, невысоким авторитетом, засовывая паспорт во внутренний карман, капитан поймал себя на том, что ему не жаль ни несчастной, полуразрушенной женщины с оплывшим телом, ни даже маленького мальчика с розовыми ушами и неровно остриженными волосиками. Капитан знал, что имеет и душу, сердце, знал доподлинно, потому что грубая милицейская его душа, бывало, разрывалась на части, а сердце кровоточило. Женщины и дети ни при чем, они не виноваты, они беспомощные жертвы бесконечной войны. Да только война эта развязана никак не капитаном.