Джек Керуак - Доктор Сакс

Как вдруг человек унал, мы услыхали громкий туп его арбуза о деревянные доски, увидали его уже падучим — Там был еще один человек, также загадочный, но без арбуза, так вот он быстро к нему склонился и заботливо, словно бы по согласью и кивку с небес, а когда я дотуда дошел, увидел, что человек с арбузом взирает на воды внизу сияющими глазами (« Il's meuit , он умирает», — говорила моя мама), и я вижу, как тяжко он дышит, хилотелый, второй придерживает его серьезно, наблюдая, как он умирает, я в полнейшем ужасе, однако ощущаю глубинную тягу и поворачиваюсь глянуть, куда он смотрит так смертельно-искренне своей пенистой мерзлотой — я смотрю с ним вместе вниз, а там луна на сияющей пене и валунах, там долгая вечность, коей мы искали.

«Он умер?» — спросил я у мамы. Как во сне, мы передислоцировались за мертвым, который сидит у перил со своим взглядом, держась запястьем за живот, весь оползший, отдальний, в хватке того, что уносит его далеко от нас, чего-то очень личного. Второй человек высказался:

«Вызову скорую из Св. Иосифа, тут недалеко, может, обойдется».

Но мама моя покачала головой и ухмыльнулась так, как ухмыляются повсюду на белом свете, в Калифорнии или в Китае: « No, s’t’homme la est fini (не, с этим-то всё)» — «Regard — l'еаи sur les planches, quand qu'un homme s'meurt its pis dans son butain, toute part… (Смотрите, на досках вода, когда человек умирает, он писается в одежду, все выходит)».

Неоспоримое доказательство его смерти, что я увидел в том трагическом пятне под светом луны, было опризраченным млеком, ничего вообще уже не обойдется, он уже умер, у мамы моей не пророчество было, а известное с самого начала, ее тайное змеиное знание о смерти, такое же сверхъестественное, как вой феллахского пса в затопленных жидкой грязью переулках Масатлана, когда смерть возложит свой саван на мертвых во тьме. Я намеревался еще раз глянуть на мертвого человека — но теперь увидел, что он действительно умер и взят — глаза его остекленели на млечных водах ночи в своей хладной скале полого рева — но именно ту часть гигантских валунов под нами избрал он, чтоб, умирая, устремить взор свой — ту часть, что я до сих пор вижу в грезах о Лоуэлле и Мосте. Я содрогнулся и узрел белые цветы, и весь похолодел.

Полная луна ужасала меня своею облачной ухмылкой. «Regard, la face de skalette dans la lune! » — восклицает моя мама — «Смотри, на луне череп!»

Топочущие дерева в дикой чаще за перилами моста, леса скалистого берега Мерримака, где зачастую видел я, как старое Саксо-сердце понуждает его к фулюгански-улалайскому полету вдоль черных сторон, курсом к вероломству грязи — в туманах грубого марта — дикое ликованье —

История Замка уходит корнями в XVIII столетие, когда его выстроил безумный мореход по фамилии Флоггетт, который приехал в Лоуэлл в поисках мореподобных просторов Мерримака, и остановился на Роузмонтской котловине, и выстроил свою старую кучу камней с призраками на вершине Сентралвилльского холма, где тот заднесклонил к своим Пелэмам и Дракутам (множество раз бегали мы вокруг там, Джо и я, подбирая с земли зеленые яблоки у каменных стен и отыскивая ржавые крылья машин, чтобы ссать на них в сердцевине каждого леса) — руинозные старые кости, а не дом, с башенками, камнем, входы готизированы, гравиевая дорожка, которую проложили его жильцы 1920-х годов для своих родстеров Возмужалости — Старый Эпзебия Флоггетт, он был мореходом, насколько нам известно, и рабами торговал — Он приплыл из Линна с флотом патоки и рома — Уйдя на покой, отправился к себе в лоуэллский замок — тогда его еще не знали как Лоуэлл, дикомань сплошная — одни только индейцы-потакеты тут возводят на вечерней заре спокойные вигвамы с клубами дыма — Старый Смогетт Флоггетт то и дело ходит с лакеями в походы поглядеть на индейцев, у Порогов — где река покинула свою сланцевую полку, что служила ей еще со времен Нэшуа, и теперь надает блямк в напрочисточенную скалу — скалу мягкую, как шелк, когда его касаешься жаркими сухими летами — Флоггетт никак особо с индейцами не якшался, время от времени покупал у них себе юную скво и привозил ее в Замок, а через неделю обратно — Нечто злое таилось на дне его грязной старой души… некий змейский секрет, о котором потом прознал Сакс — У него был длинный старый телескопический окуляр, который он развертывал серыми мартовскими утрами на Западном балконе и наставлял на бешеный широкий Мерримак, когда тот предково торил свою изначальную тропу сквоз место Ныне-Лоуэлла — не здание — Новая Англия стояла одна-одинешенька в чащобах Времени. Там, где теперь поле «Дракутских Тигров», за «домом», в кустах и пнявых соснах, краснокожий индеец крался безмолвным утром — птицы, что лютнями пели в росе и устремляли розоватые глазки к новому Востоку Обетованному, ныне суть птицы, что дробятся по ветви праха — голоса предков в немой дымке утра, без фанфар или кличей, тихие, наверняка тут давно — Фологгетт наставляет свою подзорную трубу на эти леса, на горбо-всходе этого пескобрега в его среднезелени дико золотого острова, — громадные деревья через дорогу от моего дома на Сара-авеню стояли тогда с тем же величьем и высью над зеленью непроницаемой мерзотной огромности Потакетвилльского леса — никаких грезонебоскребов не взрастало с Маунт-Вернон-стрит — Джордж Вашингтон был тогда мальчонкой, что выслеживал оленей в плоских лесах Вирджинии — На полуострове Гаспе к северу первый американский армориканский Дулуоз пререкался со своей скво утрами Волчьей реки — у Соснового ручья, в XVIII веке, мирно, типи воздвигались на весеннем ковре дерна, над сосновым холмом каркали вороны, домой через поле топал охотник — молодой индейский парнишка нырял, смуглый и голый со своими пучками волос и браслетом красного камня в прохладный омут жизни — я сюда пришел много веков спустя с Себастьяном и Дики Хэмпширом, и мы пели стихи восходящему солнцу — Вдоль Соснового ручья (Медленные Воды) до самого слияния Роузмонта (река Огайо в ее Каире) с (Быстрые Воды) Мерримаком дремотными днями индейских детей имели место приключения африканских аллигаторов — Феллахские певцы с сальными гривами и накидками издавали скорбные гебраические крики повдоль отпененных стен Кадиса, утром XVIII века — Весь мир свеж и росист, катился к солнцу — как и завтра утром будет, таким золотым —

Старый Эпзебия Флоггетт, хозяин Замка на Холме Флоггетт — Замком Змеиного Холма он в конечном итоге стал из-за сверхизобилия мелких змей и ленточных, которых можно было на этом холме отыскать — маленькие Томы Сойеры раннего Лоуэлла до Гражданской войны пошли на этот холм удить из старых Колониальных трущоб Принс-стрит или Уортена, где родился Уистлер [89] Джеймс Эбботт Макнилл Уистлер (1834–1903) — английский художник американского происхождения, активный сторонник «искусства ради искусства», родился в Лоуэлле. , нашли змей, переименовали холм — Флоггетт умер в одиночестве и черном уединении этого изначального замка… какую-то жуть похоронили с ним вместе. Лишь много лег спустя прохладное озеро котловины вззыбили весла братьев Торо [90] Генри Дэвид Торо (1817–1862), американский писатель, поэт и философ-трансценденталист, и его старший брат Джон выросли в Конкорде, Массачусетс, и в 1838 г. открыли начальную школу, которую называли «Конкордской академией». Джон умер в 1842 г. от столбняка, которым заразился при бритье. , и сам Генри вскинул взор свой на Замок, презрительно фыркнув столь основательно, что так и не написал о нем — а кроме того, глаз его был на кувшинке, рука на «Упанишадах» —