Григорий Ряжский - Точка

И должна сказать, что к Москве я прикипать как раз в те дни начала, когда мне дважды люди московские помощь оказали, первой та бабушка в метро была на проходе, а вторым — старичок из Горсправки оказался помощником. Он слезы мои когда увидал, то тоже взялся за так адрес узнать этого сына, что тоже стопроцентно был Берман и по отчеству Валерьевич и это всё, что я знала о нем. Год рождения был примерный — дядя Валера рассказывал, что женился по молодости, по очень ранней, почти юности и сразу родился его первый сын Берман, который в Москве. Я прикинула и дала старичку год с 1954 по 1956 рождения объекта поиска в городе Кишинёв. И что вы думаете? Через два часа старичок выдает мне справку на сорок четыре Берманов Валерьевичей этих годов рождения, но кишинёвского происхождения из них четыре. Но только один их четырех имя носил Лазарь. Я тут же догадалась, что он самый и будет, в честь папы моего отчима, и адрес есть. Я дедушку попросила ларек открыть и поцеловала, и он сказал, что да ладно, девонька, только ты поосторожней там, когда найдешь, ладно? Знал, что говорил, наверное, пожилой человек.

А дальше, вообще, не поверите: дом этот, что добралась, был точно мой — и адрес и сам Берман с отчимом совпали. А дело совсем было к вечеру, и у меня уже кишки такое караоке запели, что, думаю, будь что будет, покушаю у них, хотя бы, под рассказ о смерти папы от сердца. И что вы снова думаете? Звоню и открывает мне почти покойный отчим, Валерий Лазаревич, только лет двадцать тому назад или даже меньше: лицо такое же, с такой же породой, горбинка тоже есть, все на месте. Окидывает меня взором и пропускает в квартиру И я начинаю плакать и рассказывать про свою беду с самого конца, а потом постепенно перехожу на начало, а он дома один. И все-все говорю, кроме, что Сонечка его сводная сестра по рождению и что она вообще у меня имеется от его отца. Лазарь Валерьевич слушал, слушал, курил, а потом налил себе выпить пополам с соком, а мне дал поесть, и я от голода съела все, что он наложил.

— А тебе известно, что мой отец отбывал срок в заключении, восемь лет за растление малолетних девочек? — спросил Лазарь Валерьевич.

Хорошо, что к тому моменту, как он сказал, я уже все проглотила, а то точно не в ту глотку пошло бы и задохнулось. Я обалдела просто, что отец его был уголовный преступник, и учитель русской литературы, и театральный режиссер и мамин муж одновременно. Раньше я думала, так не бывает. Я продолжала сидеть с распахнутым ртом, переваривая сообщение сына своего отца, а он тем временем мне стакан, где водка с соком была, пододвинул и сказал, чтоб запила скорей, а то поперхнусь. Я и запила залпом стакан его и настолько почти вкуса не почуяла, насколько меня новость услышанная потрясла. А уже очень было темно и поздно, и он сказал, что положит меня в детской комнате, потому что жена его на даче с детьми ночуют, а он туда только завтра поедет после работы. Но в дверях задержался, оглянулся и снова мне сказал:

— Я думаю, мой отец на маме твоей женился не из-за неё, а из-за тебя, Кира. Что ты мне на это скажешь, а? — и очень внимательно на меня посмотрел, испытующим таким взглядом, как почти в первый раз на меня дядя Валера смотрел, как только учителем стал в нашей школе и на маме не женился ещё. Ответ он ждать не стал, а пошел стелить, я же помолилась в первый раз в жизни про себя, что так всё сложилось удачно с роднёй, и я не осталась брошенной одна, потому что он сказал, что денег на поезд домой мне даст и отправит по возможности. И я тогда не знала: или это ко мне пришла вера в тот день в Бога, или я была очень пьяной из-за того стакана, которым запила потрясение, но в любом случае, когда исповедовалась в молитве, пока он стелил, голова у меня кружилась сильно и плохо соображала — просто мне было очень хорошо и тепло от всего, что случилось.

А дальше было вот что. Он пришел в детскую ночью, пока я спала вырубленная совершенно и голая, как в раю, — всегда такой сплю, с детства — тоже голый уже пришел, готовый, и так рядом прилег со мной, так руки и ноги разместил по мне, что я только могла головой двигать и ничего больше, что бы он ни делал. А делать он стал. Он меня целовал всю, не перемещая рук и ног, чтобы сохранить мою неподвижность на всякий случай, лизал языком везде и шептал, шептал… Знаете, чего? А того же: Киронька… Киронька моя, доченька, девочка дорогая… Как и отец его, отчим мой, словно сговорились на одни и те же слова, вот что значит родня кровная.

Я не стала сопротивляться — видела, как его трясет всего от приключения со мной и, кроме того, он был спаситель моей беды. Я терпела и молчала, а он мною владел и шептал. Потом он меня поцеловал в грудь напоследок, пожелал спокойного сна и ушел дальше ночевать в свою супружескую спальню один. Утром пришел снова и снова сделал то же, что и ночью, но уже не шептал. Потом мы поели и снова я съела все, что наложил — глазами хотела, хотя и была сыта уже. После этого Лазарь Валерьевич сказал, что едет на работу, а я чтобы оставалась, но не брала телефон, если будет звонить, — он вернется после обеда и отвезет меня на вокзал и купит билет на родину. И ушел.

И тогда я пошла на экскурсию, где у него чего, посмотреть, в квартире, просто так, без задней идеи. Денег нигде не оказалось, где я просто так полазила, из интереса, — я бы не взяла все равно, и нашла б даже если. И делала я это рассеянно довольно-таки, ловила себя постоянно на другой мысли, на более важной, чем отъезд домой.

Ну, хорошо, — думала я, выворачивая ящички и полочки и задвигая потом на место. — Приеду, допустим, обратно — здравствуй, мама, — здравствуй, дочка, и чего? Нет вещей, нет студенческого удостоверения тимирязевского, ничего нет, кроме жизни в два часа автобусом от Бельц без средств к существованию. А, если не домой, с другой стороны, то куда? То где жить и заработать дочке и себе?

Этот вопрос налетел в тот момент, когда я потянула на себя зеркало в ванной, оно же было и дверцей в буфетик с причиндалами для домашней гигиены. Дверца зеркальная оттянулась, и там прямо на нижней полке лежало кольцо из золота, ясно, что обручальное, без камня, и ясно, что мужское, по размеру видно, хозяйское. Вот оно-то мне биографию и изменило, колечко это, потому что, если б находка эта не случилась в московской квартире жильцов Берман, то и всё другое иначе бы, может, продолжение имело и вернулось, откуда началось, в молдаванскую республику, а не осталось бы в Москве.

Если бы кольцо я сначала в руку взяла, а потом только подумала, то, наверно, положила бы просто обратно и уехала после обеда в Бельцы на деньги Лазаря. Но было наоборот: сначала я подумала, потом ещё немного прикинула, а только после этого взяла кольцо в руку, безвозвратно уже. При этом я четко понимала, что Лазарь Валерьевич — не Валерий Лазаревич, и то, что у нас было с ним ночью, все же, не насилие надо мной, а мучительная просьба уступить, что я и сделала, не пытаясь ни кричать, ни вертеться, чтобы уклониться от связи с ним. А раз так, то и мстить мне было не за что ему, не за доброту же? У меня другое на уме было после прикидки: он — часть фамилии Берман, от которой была проблема в моей жизни, и стоимость кольца частично скомпенсирует мою и мамину потерю кормильца. С другой стороны, Лазарь Валерьевич никогда не станет искать меня затевать и обвинять не посмеет, потому что знает, что могу жене рассказать, что он со мной спал у них в детской — и это для любого мужчины хуже в семье, чем от потери супружеского кольца. И в этом был главный козырь и соблазн — чего я сделала, а не в фамильном соображении, тем более, что из той семьи его попросили в свое время, отчима моего, из-за склонности к детям, теперь-то понятно.