Татьяна Дагович - Ячейка 402

У Лили всегда было красиво, но теперь стало – как китайский фарфор или крыло бабочки. Страшно притронуться.

Потом решила вымыться сама. Нежным гелем размыла трёхдневный больной пот. Вымыла волосы и лицо. Долго смотрела на себя в зеркало – она сильно похудела за это короткое время. Расчесалась мокрой расчёской. Накинула длинный шёлковый халат.

Прибранная квартира стала особенно спокойной и пустой.

Взяла стакан воды. Села на диван, поджав ноги. Теперь она могла думать о Лиле, бесконечно думать о Лиле, потому что впереди – бесконечность. То ли наступила уже ночь, то ли шторы оказались настолько плотными, что пришлось включить электричество, сделавшее помещение внутренним – замкнутым на себе, как лента Мёбиуса.

Анна ещё не до конца понимала, какое удовольствие доставляет ей давящая тишина, но помнила, сколько прожила в этой тишине Лилия, и следовала за ней.

Смерть той больше не пугала, потому что та продолжала существовать в каждом предмете, и в целостности квартиры, и в шёлковом халате. Отчаянно пугала боль, которую пришлось перенести той – рассечённое лицо, разбитая голова – и Анна была почти готова сама причинить себе вред, но ведь не прошли ещё годы тишины.

С каждым глотком воды погружалась всё глубже и не знала, смотря в противоположную стену, была ли та красивая или уродливая, добрая или злая, высокая или низкая, но – была (по-прежнему), была, пусть на грани реальности; и её тень – вот, ложится на стену и ползёт, изгибаясь, между полом и стеной; и её запах не утечёт отсюда.

Может, и не в полночь – часы в последнее время сбились, запутались – и не только из розового прямоугольника, но изо всех углов яркого от чистоты ковра, побежали маленькие человечки, разряженные, как на карнавал. И тут же, опоздав всего на долю секунды, забили часы, заиграли свои механически-сбивчивые мелодии, иногда заметно замедляясь и растягивая звуки, но всякий раз снова возвращаясь в ритм. Человечки танцевали, танец их состоял из движений резких, механических в той же степени, что бой часов. Вздрагивали кисейные бледные одежды, лилипутики кланялись, сморщенные личики их оставались серьёзны.

Внезапно в часах заела пружина и звук спустился вниз. А потом беспомощно заквакал, зацокал, и человечки, вырвавшиеся из танца и ритма, заскакали вокруг, бесшумно хохоча, захлопали в ладоши под самым ухом Анны, запрыгали на одной ножке. Слабо улыбнулась, глядя на их озорство.

После того как часы умолкли, Анна шла. Шла так медленно, что путь из комнаты в спальню оказался бесконечно долгим лабиринтом, и ещё длиннее был путь из спальни в кухню. Из кухни в ванную. Тень следовала за ней, то и дело распадаясь на несколько в пересечении света нескольких ламп и снова срастаясь в одну, плотную. Никогда ещё не было столько тишины. Никогда ещё Анна не была так близка к своей подруге, которая отозвалась бы, если позвать её тем именем.

День за днём Анна жила, не открывая штор, в потёмках, в собственных выдохах вместо воздуха. Часто думала она о смерти той , застывая в одной позе, уставившись на часы. Становилось скучно без телевизора. Она пускала в ванне кораблики из спичечных коробков, воткнув в центре коробка спичку и зажигая её – вместо паруса.

Однажды вспомнила: пора перебрать Лилины бумаги, и достала большую картонную папку, в которой ничего не было подшито – впихнуто как попало. Выпало несколько фотографий. Анна разложила их у своих ног, на ковре. Знакомое лицо на бумаге подтвердило мысль о мнимости смерти – ведь вот же она, Лиля, и лицо у неё то же, что всегда, та же улыбка.

Взгляд задержался на неудачно распечатанном снимке – случайно или нарочно вставили в принтер обычную бумагу. Снег, распадающийся на радужные точки, из точек Лиля в зимней куртке: три слоя шарфа под подбородком, рот приоткрыт – то ли улыбалась на ветру, то ли что-то говорила фотографу. Такая же, как этим летом, – выглядела даже чуточку старше, проще. Голову склонила к крошечному ребёнку в комбинезоне, которого держала на руках. Надо же… А не верила ей.

Вытянула из папки открытку с белыми цветами. Уголок жёлтый – от чая, что ли. Цветы Анне очень понравились – как красивы иногда бывают цветы на простых открытках! Конечно, лилии. Разглядывая, сначала думала, что это и есть теперь Лиля, её новая сущность; прочитав текст, обычные «успехов, здоровья, денег», разуверилась и отложила. Попалось свидетельство о смерти – его испуганно подсунула под стопку с документами, не посмотрела ни имени, ни фамилии. Отчего-то в пальцах осталась уверенность, будто это законное Лилино свидетельство. Глупости. Кстати, как фамилия? Как фамилия хозяйки квартиры?

Анна попыталась вспомнить – безрезультатно. За время, то ли долгое, то ли короткое, совместного проживания, они свои фамилии не упоминали. А школьные годы… Совсем не вспомнить. Захарова была в классе, Григораш был, Малышев, Кошкина Оля. А Лиля? Вроде бы Лиля не всё время с ними училась, а пришла в четвёртом классе. Отец военный? Нет, или в пятом. Потом год опять не с ними… Где она сидела?

Под конец стала подозревать, что Лиля никогда не училась с ней в одном классе. Как будто была какая-то Лиля в параллельном, но с этой не имела ничего общего.

Лилина фамилия должна была всплыть в документах, однако не всплыла. Настоящих документов здесь и не было – всё какие-то безымянные столетние квитанции, расписки, отсохшие страницы учебников. Одну фотографию Анна брезгливо отбросила – там Лиля выглядела совершенно непристойно, явно пьяная, в самом деле, какая-то распухшая, и глаза её прямо сверлили с бумаги.

В самом низу лежало маленькое письмо без конверта и даты. «Здравствуйте, дорогие мои! У меня всё в порядке, устроился хорошо – на втором уровне. Всё необходимое дали. Нам здесь весело, нас развлекают, как могут, я бы был совершенно счастлив, ели бы вы были рядом. Почему не отвечаете? Я делаю всё для того, чтобы мы быстрее встретились. Я обязательно скоро вернусь. Передайте хоть пару карт, чтобы я знал…» Дальше бумага затёрта, замята, буквы, которые кое-как можно было угадать, не складывались в осмысленные слова.

Анна бы пересмотрела всё по второму кругу, но глаза разболелись, и хотелось спать, уснуть не сходя с места. Аккуратно сложенные бумаги вернулись в папку, папка легла в выдвижной ящик, и Анна уснула на ковре, прямо в прямоугольнике. Ей приснилось, что она на дискотеке (что на самом деле с ней случалось всего три раза) и танцует рядом с Лилей, потом теряет Лилю из виду, потому что вокруг много других девушек, и все они танцуют. Анна точно определила, что это за клуб – по утрам приходилось его обходить, чтобы попасть на автобусную остановку. Очень много девушек, абсолютно одинаковых, и всем очень весело с музыкой, но Анна никак не могла понять, какая из этих девушек – она сама, потому что макияж у всех был одинаковый. Искала, искала – просто тошнит. Неприятный сон.