Мастер Чэнь - Дегустатор

Значит, отпечатков пальцев на нем не было. Это очевидно. То есть как не было — кто-то же его доставал. Но доставал у всех на глазах.

Кто доставал, Мануэла не помнит: запуталась. Но полиция, без сомнения, разобралась.

Карман рюкзака, стоявшего с краю. Принадлежал рюкзак американке, но она от будильника отказывается. Будем надеяться, что ее отпечатков там не было, иначе бы… Все понятно: любой мог, добавляя свой рюкзак к куче, быстрым движением всунуть туда будильник в бумажной салфетке (чтобы не было отпечатков), заведя его минут на десять — двадцать вперед. Зачем? Тоже ясно.

— Нас хотели отвлечь, — грустно сказала Мануэла. — От момента, когда наливали яд.

И это было очевидно, для полиции в особенности. Как и тот факт, что отравитель, конечно, был в таком случае одним из дегустаторов — или сама Мануэла, честно сказал я себе, но в любом случае не из работников замка. Ну максимум одна из двух наливавших вино девушек. В общем, кто-то из находившихся в комнате.

Один дегустатор травит другого? А при чем тут предстоящая в замке встреча канцлера и двух президентов? Кто об этом знал, кто подослал человека с будильником и ядом?

Нет уж, не будем торопиться. Потому что возможна и обратная версия — подложили будильник со смехом, чтобы все, подобно мне, представили себе эту картину. Люди недоуменно оглядываются, кто-то, наконец, не выдерживает и встает, кричит: чей рюкзак? Чья игрушка? Находят ее в рюкзаке, бьют по кнопке, озираются — почему хозяин не объявляется, ушел в туалет? Да за это время можно было бы отравить все бокалы, никто бы и не заметил. Но в том-то и дело, ведь в этом случае всем стало бы ясно, что отравитель в комнате. А на самом деле… Шприц, например. Или?..

Дальше картина выяснилась такая. Из-за стола искать смеющийся будильник вставала сама Мануэла (по должности), японец, американка. Вставали Монти и Тим Скотт вытянуть шеи и посмотреть. Прочие сидели, но ясно, что внимание их было обращено вовсе не на бокалы на столе.

Ну и что? Будильник мог «найти» тот, кто его туда положил, или кто угодно еще. Яд в бокал мог добавить кто угодно, бегущий к рюкзаку или сидящий на месте. Но попробуй, докажи, если человека не поймали за руку сразу.

Умно. Просто. И что я могу тут сделать, чего не может полиция?

А всего-то — понять, как отравленное вино оказалось во рту у дегустатора Тима Скотта. Как яд со специфическим вкусом и запахом оказался в бокале, теперь можно понять. А во рту? Была загадка, загадка осталась.

— Мануэла, — сказал я терпеливо, — а дальше — как все было дальше? Вы же были рядом, Монти и ты. Как оказалось, что Тим это пил?

— Не знаю, не знаю, не знаю… — Мануэла зажмурилась, как от боли. — Представь себе мою позицию, Сергей. Я же не очень интересуюсь в таких случаях вином. Хотя всегда пробую вместе с вами. Но не так, как вы, — не с таким вниманием. Не записываю. Итак… Звон бокалов. Голоса. Люди пишут что-то на своих бумажках. Все как всегда. И вдруг я вижу — что-то слева не так. Тим пьет воду, много воды, берет бутылку с водой и у меня, молча, не спрашивая, с полузакрытыми глазами. Дегустация приостанавливается. Потом Монти его выводит из-за стола. Я должна была подбежать, спросить, но решила — что-то не так, но с ним Монти. А потом…

Я остановил ее жестом руки. «Потом» меня не очень интересовало.

— Они боялись даже тронуть бокалы! — крикнула она шепотом. — Совсем потом, когда приехали врачи и все прочие.

— Быстро приехали?

Она помотала головой.

Букет и вкус всех трех первых вин Мануэла в целом помнила, ее слова совпали с тем, что сказал Монти. А еще она запомнила красного «Канцлера». Более того, он ей еще и понравился — никаких излишеств с концентрацией, никакой игры со сладостью у корней языка, сдержанная классическая работа… Да, она сделала полный глоток, и ничего страшного не произошло. Да, разливали вино всем из тех же бутылок, все как всегда.

И что здесь нового и интересного?

Я оставил Мануэлу (успокоив ее, как мог) и дальше замер среди толпы в позе, которая кому-то могла показаться необычной.

Я стоял, глядя на бег стрелки часов, и, кажется, шевелил губами.

— Сейчас взорвется? — раздался голос у меня под боком. — Скажите, когда, Сергей, мы заляжем.

Тут была почти вся русская группа, ну, кроме Седова. Лично Гриша, просто светившийся от счастья. Юля, с темной аккуратной шапочкой волос, со строгим взглядом — мне казалось, что она в данный момент несет портфель или папку с бумагами Алины, хотя в руках у нее ничего не было. И сама Алина, без баклажанной куртки, в серебристом буклетовом жакете… кто-то другой мог бы спросить, кто сделал эту странную вещь, смотрящуюся так незаметно и так естественно. Как минимум, Армани.

— Сергей, здесь тепло! — сообщила мне Алина. — Я снова живу!

Гриша, конечно, прав: она — как статуя с собора, замершая в легком изгибе. Пожалуй, Дюрер. Женщина с бледными волосами, не короткими, не длинными, с чем-то странно мужским в удлиненном лице. Не рыцарь, а женственный юноша-оруженосец. А как выглядела Лорелея, расчесывавшая золотые волосы на какой-то скале над Рейном?

— Я вас покину, — озабоченно сообщила Юля, посмотрев при этом на Алину.

— Сергей, а вы-то нас не покинете? — любезно спросил Гриша так, будто он здесь душа общества. — Не надо. Вы обычно молчаливы, но без вас было грустно.

Ну как обращаться с человеком, который сделал большую гадость и гордится ею, считает, что совершил подвиг? И ждет комплимента?

— Пока вы, Сергей, куда-то так загадочно исчезали, я позволил себе откопать несколько интересных фактов, — продолжил он. — Работа в бульварной газете дисциплинирует, заставляет быть активным. Но вам, я вижу, это неинтересно… Вас увлекает немецкая романтика. Однако же на ярмарочной площади играют нацистский марш. Здесь так принято?

— Гриша, вынужден вас огорчить. Это немецкий марш из Средних веков, называется «Эрика». В советских кинохрониках его и правда использовали как звуковую иллюстрацию того самого нацизма, но немцам об этом неизвестно.

Алина улыбалась.

— Жаль… А тогда, если дама не возражает, у меня личный вопрос. Можно я гадко трахну Юлю, как животное? Если, конечно, она не попросит денег, у меня жена и… Да, да, я знаю, что вы знаете. Сделаю это в гуманных целях. Она как-то напряжена. Вы не против?

— Я ее еще не приобрела, — сказала Алина. — И если приобрету, то не до такой степени. Сергей, тебя не хватало. Я боялась, что утром придется опять защищать Григория. Он тут стал героем дня, и Седов…

Гриша, удостоверившись, что Алина замолчала, выставил вперед обе руки:

— Достаточно было одного раза. Он все понял и больше рисковать не будет. Знает, что вы со мной. И вообще, ну, этот Седов — вот же Сергей как-то не проявляет ярости, правда? Потому что перед нами умный и интеллигентный человек. А Седов с его благородным гневом — это мне как пися тети Хаси, если даму порадует вторая непристойность за десять минут.