Чума в Бедрограде

XII век, тавры-наёмники, отправившиеся побеждать Империю вместе с росами в надежде на то, что в благодарность росы отъебутся уже от Южной Равнины. Для росских военачальников таврские имена были страшной хуйнёй, поэтому особо отличившимся таврам давали клички, но, чтоб не путать их с благородными прозваниями прославленных росских витязей — с каким-нибудь там Удием Твёрдым Мечом или ещё кем похуже, — кто-то додумался обзывать тавров росскими словами исключительно женского рода.

Империя пала, росы даже временно отъебались от Южной Равнины, а потому тавры-наёмники возгордились своими новыми именами, прибавили их к прежним и стали передавать по наследству — чтобы каждая сволочь знала, чей отец, дед, прадед (и далее вглубь веков) отрабатывал право на свою землю в чужой войне! Те, чьи предки не отрабатывали, в результате тоже поддались модным веяниям, сами придумали себе родовые клички, и с тех пор тавров так и зовут — таврским именем и росской фамилией женского рода, непременно вместе. Урхá Чаша, Дыхрá Ночь, Цой Бойня, Хтой Дыба, Хýмбра Пытка. Или эти, нынешние фигуранты — Таха Шапка и Бахта Рука.

И «Муля Педал’».

У кого-то в Портовой гэбне отличное чувство языка.

— Где тебя выкинут’?

— Да где хочешь. Давай только для верности ещё разок повернём.

Такси и так уже порядочно отъехало от истфака, от университетского борделя, под завязку забитого обескровленными студентами, от дороги с медфака на истфак — то есть от всех ключевых для вражеского наблюдения точек. Конечно, по уму весь Университетский район должен бы быть под колпаком, но (попробуем мыслить здраво) даже у Бедроградской гэбни нет такого количества людей, чтобы Университету стоило опасаться вуайеристов на каждом шагу. Вот и хуй с ними.

— Как же ты, падла, это делаешь? — озадачился чем-то Муля Педаль. — Крышами ходишь, что л’?

А, он об этом.

— И спускаюсь в кафедральное окно по верёвке из кос убитых тавров! — Гуанако протянул руку, непочтительно потрепал знак национальной принадлежности своего верного таксиста. Муля нормальный, не нервный, его косами не обидишь. — Извини, друг, военная тайна.

Взгляд, брошенный Мулей Педаль через зеркало, напомнил Гуанако, что «военная тайна» — не лучший аргумент для граждан Всероссийского Соседства, пусть даже и маргинализованных портовой жизнью. Войн нет, не должно быть (Европы сожрут заживо), а следовательно, представления о войнах в массе своей тоже сомнительные.

Как объяснить человеку, привыкшему к сплошным уровням доступа к информации, которые все и всегда нарушают, что такое «военная тайна»?

Когда Гуанако занесло в армию, командир его спецподразделения справился с этой задачей с полпинка, сказал что-то вроде: «То, что мы тут не учения проводим, а стреляем по кассахским шлюхам боевыми патронами, — это уровни доступа. Если узнают те, кому не положено, будет срань, но с этой сранью не нам с тобой разбираться, а вообще всем, кто повязан. А то, что у нас на завтрашнем штурме ихней базы в окопе по три тряпочных пугала на одного живого снайпера, — это уже никакие не уровни доступа, а как раз военная тайна. Кто ненужный взболтнёт — размажут именно нас с тобой, прямо завтра и без вариантов. Врубаешься?»

Командир был хороший человек и объяснял всегда по делу. Всем, кто нынче занят блядской эпидемией, неплохо было бы с данными терминологическими различиями ознакомиться.

Потому что чутьё подсказывало: информация о блядской эпидемии в городе — это давным-давно военная тайна, а не уровни доступа, которые все и всегда нарушают. Для обеих сторон. Узнают — не разбираться будут, а размажут и наших, и ваших.

Прямо завтра и без вариантов.

Муля Педаль поворчал немного, осматривая окрестности на предмет тёмных подворотен.

— Давай чуть вперёд и налево, там дворик есть подходящий, — подсказал Гуанако.

Хотя в Университетском районе все улицы что те дворики. У иногородних от этих улиц глаза на лоб лезут: пойди отличи тут одно от другого. Улицы петляют, неожиданно сужаются, заползают под арки. Никакого вам архитектурного плана, одно стихийное бедствие.

— Угу, — кивнул Муля Педаль, притормозил, пропуская разленившуюся толстую чайку, которая переходила дорогу пешком (чего это она тут делает?), и ни с того ни с сего брякнул: — Гуанако, чего б мы сегодня ни устроили, не ночуй в Порту.

— Чё?

— Не ночуй. Вчера ещё ничего, а с утра такие тёрки были под теплицами, что стрёмно тепер’. Особенно если пойдём-таки на дело. Порежут тебя.

— Ты на нервы-то не капай, а то я сам кого нечаянно порежу. И замариную для пущей убедительности, — Гуанако и не думал демонстрировать озабоченность.

На дело, на дело. Может, ещё обойдётся.

Кто-то думает, что озабоченность нельзя демонстрировать чужим, — и это даже верная установка. Не абсолютно, конечно: чужим иногда полезно поглядеть, как ты трясёшься, дёргаешься, того и гляди сорвёшься, наделаешь дел. Своим такое показывать нельзя никогда.

Если подыхать — то только с верой в лучшее и идиотской лыбой от уха до уха.

— Теплицы-то ещё стоят?

— Стоят, грабит’ не решилис’.

— Ну и чего ссать тогда? — Гуанако удовлетворённо пощёлкал языком. — Жудий-то выходил на тёрки?

— Не.

Да кто бы сомневался.

У Портовой гэбни давным-давно было заведено чёткое разделение обязанностей.

Озьма, низкорослый бандюган пихтских кровей с железным крюком на поясе — финансист и начальник службы безопасности в одном лице. Держит на себе почти всю контрабанду, диктует ценовую политику и вырывает своим крюком куски мяса из тех, кто с ней не согласен. Озьма всегда отирается на складах, в доках, у менял, на рынках, доступных всем и каждому, и в лавках с чем-нибудь этаким, закрытых от посторонних глаз. Ну и ещё там, где пролилось много кровищи.

Зина, томный красавец в мундире гражданского офицера Пассажирского Флота, заведует сферой услуг и досуга. Столкнуться с ним можно, соответственно, в борделях, питейных и игорных заведениях или в Пассажирском Порту — он встречает и провожает корабли, едва ли не платочком машет.

Святотатыч (леший, как можно описать Святотатыча?) — это, в общем-то, человек-информационный центр, человек-внешняя- и человек-внутренняя-политика. Он не делает ничего и делает всё сразу — просто знает все портовые сплетни. Собирает их и сам же распространяет. Святотатыча можно найти везде, если хорошо поискать.

И только Жудия нельзя найти, не стоит искать и не имеет смысла даже пытаться описывать, поскольку видели его всё равно очень и очень немногие. Гуанако — видел, Муля Педаль — вроде как тоже пару раз, а, например, Максим, имевший за последние годы много общих дел с Портовой гэбней, — ни разу.

Потому что Жудий прячется . Жудий сидит себе под замком неведомо где, допускает до себя только проверенных людей и не показывается по пустякам. Потому что Жудий — это наркотики. Все блядские наркотики блядского Порта.