Чума в Бедрограде

Хотя, конечно, кому это он сейчас рассказывает.

Просто страшно хочется поглядеть Бедроградской гэбне в глаза — хотя бы в одну пару из четырёх.

— Откуда вам знать — может, вся чума изначально была моим личным способом добиться аудиенции у Бедроградской гэбни, они же мне страсть сколько должны.

И проценты набежать успели.

Ройш продолжал созерцать Диму, явно желая что-то сказать и явно не желая признавать это своё желание.

— Подумай об этом с практической точки зрения, — предпринял ещё одну попытку Ларий. — Личность Дмитрия Борстена — довольно прозрачная липа. У Дмитрия Борстена нет квартиры, нет соседей, нет знакомых вне Университета — он может совершенно безболезненно пропасть. Им даже не придётся быть осторожными. Если ты всё расскажешь… и если ты останешься у них в руках — наше положение станет ещё хуже. Отдавать такое преимущество просто из упрямства безответственно, в конце концов.

Нашёл, кого и чем стращать. Дима давно уже перешагнул ту грань, за которой волнуются об ответственности.

Он не должен отвечать за то, что кто-то будет плакать о его исчезновении.

Он же не давал никаких гарантий безопасности.

Он же ничего им не обещал.

С чего они взяли, что он не исчезнет с горизонта.

(У него уже почти хватает навыка самоубеждения, чтобы правда в это верить.)

— Если несуществующий Дмитрий Борстен что-то кому-то и расскажет, россказни его не будут иметь юридической силы, как ты сам любезно заметил, — хмыкнул Дима. — Что касается фактической информации — думаешь, она их правда до сих пор волнует? А «ваше положение» — это большая политика. Я к большой политике отношения не имею, меня и в природе-то не существует.

В ответ на это он снова получил по лицу хлыстами.

Весьма коварно со стороны Охровича и Краснокаменного было делать вид, что они припрятали их в мешок!

— Пока что следов не остаётся, — назидательно сообщили Охрович и Краснокаменный.

— Но это последнее предупреждение.

— Только абсолютное равнодушие к твоей судьбе останавливает нас от того, чтобы попросту тебя связать и оставить здесь.

— В шкафу теперь много свободного места.

— А ты ведь любишь, когда тебя связывают, верно?

— Мы проконсультируемся с Гуанако относительно оптимальной позиции.

— Даже абсолютное равнодушие к твоей судьбе не позволит нам отнестись к своему прямому призванию с недостаточным тщанием.

Дима собирался озвучить своё мнение относительно невыпускания его на встречу насильственным образом, но как раз в этот момент и позвонил Святотатыч.

Габриэля Евгеньевича нашли в Порту, так что пусть Дима приезжает.

И поскорее.

— По крайней мере, у вас больше нет морального права запирать меня в шкафу, — сообщил он, вешая телефонную трубку, которую ему передал Ларий, как только понял, что к чему. — Порт в лице нашедшегося Габриэля Евгеньевича ждёт меня и моих шприцов.

— Ты уйдёшь отсюда, только если гарантируешь, что Габриэль Евгеньевич до сих пор сохраняет свою эстетическую ценность, — надменно постановили Охрович и Краснокаменный.

— Его чума уже на той стадии, в которой отваливаются конечности?

— Без конечностей он нам не нужен.

— Подобные фетиши слишком редки, чтобы вкладывать в них силы.

— Мы решили отныне следовать вкусам массового потребителя.

— Так сказать, продаться толпе.

— Нам нужны ресурсы.

— Ресурсы , Дима. Нужны нам.

— Габриэль Евгеньевич — ещё ресурс?

— Не знаю, ничего не знаю, — махнул рукой Дима. — Святотатыч звучал… озабоченно. И ничего не рассказал — ни где нашли, ни как, ни в каком состоянии. Хотите знать — придётся меня отпустить.

Набор юного медика по-прежнему был в сумке, которую Дима нынче даже с плеча не снимал, дабы нигде не забыть. Спасибо, он знал себя. В общем, можно было вставать и ехать, даже куртку накидывать не надо. Куртки (равно как и плаща, пиджака, пальто, шубы или мантии) у Димы не было.

В смысле, вообще не было в Бедрограде.

Он, так сказать, тут налегке.

(Всё, что хранилось на бывшей гуанаковской квартире в черте города, давно уже присвоили Охрович и Краснокаменный, до Ройша всё никак не получалось доехать, а в ворохе шмоток, оставшихся в Порту, верхней одежды почему-то не обнаружилось.)

И леший бы с ней, просто сейчас это наблюдение почему-то привнесло в и без того увлекательную жизнь столь необходимую нотку лёгкой растерянности.

Что Дима вообще делает в Бедрограде?

То же, что и всегда.

Хуйню какую-то.

— Не думаю, что тебе стоит ехать одному, — заметил традиционно здравый Ларий. — В восемь Сергей Корнеевич обещал заглянуть — он всё равно наверняка в Порт. Дождёшься?

Дима дождался, благо оставалось всего ничего. Потерпев из вежливости несколько минут, Ройш заявил, что его не интересует повторное обсуждение прошедшей встречи гэбен и что он, соответственно, направляется домой. На предостережение Лария о том, что, возможно, ему тоже не следует ехать куда-то одному, Ройш снисходительно заметил, что желающие могут его сопроводить, и вышел. Охрович и Краснокаменный, повозмущавшись должное количество времени, подхватили свой мешок и вышли следом.

Дима посидел ещё немного с Ларием, потрепался о насущных мелочах, потом посидел ещё немного с Ларием в неловкой тишине, а потом решил, что он, пожалуй, предпочтёт ждать Гуанако за дверьми кафедры.

И дождался.

— Здравствуй, мрачная рожа, — жизнерадостно поприветствовал его из конца коридора Гуанако, резво подбегая и оставляя за собой картинную цепочку грязных следов. — Всё опять плохо, и мы с Попельдопелем зря сочиняли сказки?

«Да», — хотел ответить Дима, но не ответил.

Разве можно ломать мечты столь мокрого человека.

После того, как Гуанако потыкал Диме пальцем в юрфаковских наблюдателей и они вдвоём немного просто пошлялись по университетским землям, покойный профессор распрощался и ускакал в неизвестном канализационном направлении. Его почему-то крайне прельщала идея сфабриковать данные о естественном происхождении чумы, так что он, видимо, потратил всё последнее время на чтение технической документации от Лария, осмотры водохранилищ и обсуждение чтения и осмотров с Попельдопелем.

Что было бы полезно, если бы было полезно.

— Привет и тебе, Маэстро Дружелюбие, — пробурчал Дима. — Плохость всего зависит от того, насколько для тебя важно, чтобы Габриэль Евгеньевич был в сознании, когда ты надумаешь им в очередной раз повосхищаться. И от того, считаешь ли ты критичным временное отстранение Университетской гэбни.

Гуанако опешил в полном смысле этого слова — по крайней мере, перестал гарцевать.

— Ммм, — рассудительно заметил он и потянулся за сигаретами.

Выучил уже Дима, выучил два заветных слова (и первое из них «Габриэль», и второе — «Евгеньевич»), которые ставят Гуанако на паузу в любой ситуации! Наверное, если сражаться с ним в бесчестном бою, достаточно в ответственный момент прокричать это заклинание, и получишь шанс нанести роковой удар.