Чума в Бедрограде

— Мы бы поняли и простили, но ты не смог сказать .

Охрович и Краснокаменный возвышались посреди тёмного коридора часовыми, охраняющими сортир с Максимом. Глупо разговаривать вот так, вот здесь — точно так же глупо, как вчера казалось объяснять Ларию посреди беседы про сантехников, что Габриэль пропал, собрался умереть, оставил записку.

Но если бы вчера Максим меньше думал о глупости и неуместности, сегодня Габриэль мог бы быть жив.

— Я был неправ, сорвался из-за всей этой нервотрёпки, — неуверенно произнёс Максим, продолжая оттягивать момент, когда придётся уже спросить, знают ли на кафедре что-нибудь о Габриэле.

Охрович и Краснокаменный переглянулись, приняли позу поспокойней, показательно опустили руки, которые до этого были скрещены на груди.

— Хорошо.

— Прекрасно.

— Восхитительно.

— Лучше любых ожиданий.

— Ты сам знаешь, что ошибся.

— А мы-то и не надеялись.

Максиму не нравилось, что Охрович и Краснокаменный говорили сейчас так мало. Их поток слов ослабевает только в одном случае — когда что-то идёт совсем уж не так.

За сутки у Университета образовалось ещё больше проблем, чем было?

— Послушайте, я… — начал было Максим, но понял, что не вынесет разбирательств перед проклятым портретом Габриэля с дурацкими надписями.

Двинувшись в сторону комнаты, Максим едва не споткнулся об огромный тюк, которого ещё пять минут назад в обозримом пространстве не было. Охрович и Краснокаменный зашипели на Максима, спешно подхватили тюк и поволокли с собой.

В квадратной комнате было квадратное же окно, выходящее на мозаичную стену соседнего дома — абстрактный узор с проблесками растительного орнамента. На совершенно глухой стене. Охрович и Краснокаменный в своё время сделали всё возможное, чтобы усложнить потенциальное наблюдение за окнами их жилища.

Максим упёрся взглядом в мозаику, едва не начав считать изумрудные плитки контуров. Тряхнул головой, сжал в кармане кулак.

— Это был необдуманный поступок, о котором я уже сто раз пожалел, — навязчивая мысль о числе изумрудных плиток пока не собиралась оставлять Максима. — Не знаю, уместны ли в таком случае извинения, ведь подставил я в первую очередь самого себя…

Охрович и Краснокаменный недобро усмехнулись, но ничего не сказали.

— Я не знаю, что сейчас творится в Университете и в городе, не знаю, как повлияло на происходящее моё отсутствие. Ничего не знаю, хотя знать — мой долг и первостепенная обязанность, которой я пренебрёг. Не только в служебном смысле, — Максим развернулся к Охровичу и Краснокаменному. — Я пренебрёг гэбней, а гэбня — это не просто служба. Не только служба. Это вы и Ларий, это живые люди, которым, чтобы работать, жизненно важно доверять друг другу. Иметь уверенность, что тебя прикроют, тебе помогут. Что не бросят трубку, если ты позвонишь. Я бросил. Я не нарушитель служебных инструкций — это всё не так существенно, я просто мразь.

Охрович вытащил пачку, Краснокаменный — зажигалку.

Максим перестал цепляться глазами за изумрудные плитки мозаики только тогда, когда ему тоже протянули сигарету. Без кривляний и театральных жестов, как-то очень тихо, по-свойски… по-дружески?

— Забей.

— Расслабься.

— Все всё понимают.

— Мы всё понимаем.

— Мы стреманулись.

— С тобой могло приключиться что угодно.

— И это стрёмно.

— Не только из-за служебных инструкций.

— Из-за британского детского стишка.

— Где осёл, козёл и кто-то там ещё с музыкальными инструментами.

— Максим, ты осёл.

— Совершеннейший осёл.

— Буквально-таки эталон осла.

— Но без осла квартет неполон.

Максим опустился на ближайший ящик. Наконец-то почувствовал, как были перенапряжены от недосыпа все мышцы. Повращал шеей, размял плечи, вытянул ноги. Попросил ещё сигарету и начал рассказывать (нет, не рассказывать — изливать) про автопоезд не того маршрута, про беспорядок в квартире, про записку в печатной машинке, про выпуск «Литературы Нового Бедрограда» с «Белым деревом», про вырванную страницу на стенде с расписанием, про сонные деревни и густые леса, про молочный самогон и Евгения Онегу, про сына Габриэля и стародавний акварельный пейзаж…

Охрович и Краснокаменный слушали тихо, не стремились перебивать, хотя кое-где таки не смогли удержаться от бесполезных теперь советов и осуждения конкретных действий. Максим не имел ничего против, он ведь примерно за этим к ним и шёл: услышать, что он не умеет проводить поисковые операции, что где-то недодумал, чего-то не заметил, не проверил, что ещё есть шансы.

Чем дальше Максим рассказывал, тем яснее он понимал, что не всё так плохо, как ему казалось. У него есть гэбня: люди, с которыми не может быть одиноко, и дело, которое не позволит надолго выпасть из жизни. У него есть ответственность перед Университетом, которая не даст забыть, зачем всё это нужно. У него есть нынешняя чрезвычайная ситуация, с которой необходимо как можно скорее разобраться.

Даже если у него больше нет Габриэля — даже если Габриэля нет больше вовсе, а не только у Максима, — есть его сын. Да, они совсем чужие люди, но, с другой-то стороны, сын Габриэля в следующем году закончит отряд и вряд ли захочет остаться на Пинеге. Если он переберётся в Бедроград, Максим мог бы ему помочь. Шестой уровень доступа не только усложняет жизнь, но и имеет определённые достоинства. Это совсем не то же самое, это не загладит вины Максима перед Габриэлем, но это уже что-то.

— …Просить об этом сейчас — сомнительный шаг что с моральной, что с практической точки зрения, но, если бы вы нашли время съездить туда и перепроверить всё ещё раз, мне было бы легче, — закончил Максим.

Охрович придвинул к Максиму стул, Краснокаменный зарылся в содержимое тюка, с которым они вернулись домой.

— Мы бы с радостью.

— Мы любим прогулки по жопам мира.

— Природа, знаешь ли, дикая.

— Дикие коровы, дикие селяне.

— Но есть одно но. Даже два.

— Не психуй, они имеют шанс тебе понравиться.

— Ты же взял себя в руки и решил видеть во всём только положительные стороны.

— Здесь они тоже есть. Они вообще везде есть.

— Как и отрицательные.

— В мире царит отвратительное равновесие.

— Первое но: Габриэль Евгеньевич уже обнаружен.

— Плюсы: живым.

Максим ощутил, как кровь прихлынула к голове, начала распирать черепную коробку изнутри, давить на виски.

Охрович и Краснокаменный и не думали давать ему передышку:

— Минусы: у него чума.

— Поздняя стадия чумы.

— Подсказка: поздняя стадия чумы начинается после средней.

— А средняя — после ранней.

— А ранняя — после заражения.

— От которого до поздней стадии должно пройти некоторое время.