Чума в Бедрограде

— Сейчас не до того, — придвинулись Охрович и Краснокаменный.

— Ты правильно про покушение вспомнил.

— Всё-таки следует удостовериться, не было ли оно успешным.

— Присядь, пожалуйста. И рукав закатай.

— Будем играть в докторов.

Максим, которого всё ещё колотило от злости, хотел опуститься обратно на ящик, но Охрович и Краснокаменный выразительно уставились на придвинутый стул. Максим подчинился.

Охрович и Краснокаменный не медики, но чтобы взять кровь на анализ, много специальных навыков не требуется. Максим снова бросил взгляд в сторону квадратного окна, позволил-таки себе начать пересчитывать мозаичные плитки, изо всех сил стараясь успокоиться.

Двенадцать квадратов. Записку с проклятым «я правда верю, что ваши дела важнее моих» писал не Габриэль.

Двадцать восемь квадратов и один потрескавшийся, обвалившийся, ставший почти что треугольником. Последнюю страницу рассказа под стеклом на платформе оставлял не Габриэль.

С другой стороны — тридцать пять квадратов, узор ассиметричен. Габриэль не ездил умирать в густые леса, не думал о несуществующем белом дереве.

Ещё восемь квадратов по центру. Габриэль был заражён водопроводным путём много дней назад.

Итого — восемьдесят три квадрата с половиной. Вторая половина тысяча восемьсот восемьдесят третьего года, оставившая след в новейшей и современнейшей истории благодаря таинственной вспышке эпидемии смертельно опасного вирусного заболевания в городе Бедрограде.

Максим зажмурился, чтобы не видеть больше назойливую мозаику.

Сын Габриэля здраво сомневался, что в поисках пропавшего имеет смысл опираться на художественную литературу. Даже ничего не понимающему в нынешних сложностях четырнадцатилетнему ребёнку с Пинеги было очевидно то, чего не сообразил Максим.

Слишком стройный получался символизм. В жизни такой не встречается.

Охрович и Краснокаменный даже не пошутили про уколы и закрытые глаза. Кто-то из них довольно аккуратно, хоть и болезненно, вогнал шприц в вену, перетянув Максиму руку в отсутствии жгута верёвкой. Максим думал сказать им, что всё это, разумеется, нужно — для точности картины, а так-то вряд ли имеет смысл, поскольку симптомов, похожих на ОРЗ, у него по-прежнему нет, а с водой на Поплеевской он последний раз контактировал аж во вторник.

Думал, но не сказал: как только шприц был набран, верёвка, заменявшая жгут, соскользнула на запястье и обратилась добротной петлёй. Второе запястье было опутано следом ещё до того, как до Максима дошло, что происходит.

— Вы чего? — он распахнул глаза.

Охрович и Краснокаменный с равнодушным видом разбирались каждый со своим концом верёвки, всё крепче фиксируя Максима на стуле.

— Ты был невнимателен. Это печально.

— Мы сказали, что не поедём для тебя на Пинегу, потому что тут есть два но.

— Первое — уже найденный Габриэль Евгеньевич.

— А о втором ты нас так и не спросил.

— Ты расстроил нас.

— Мы можем соврать, что привязываем тебя поэтому.

— Или потому что Бедроградская гэбня вот-вот откроет сезон охоты за головами.

— Головами какой-то другой гэбни, оцени изысканность фигуры речи.

— Якобы здесь, в объятиях стула, тебе пока будет безопаснее.

— А ещё всегда можно соврать, что тебе давно пора пройти бордельный инструктаж.

— Что мы наконец решили взяться за тебя всерьёз. Открыть новые горизонты.

— Разнообразить твою скучную жизнь с излишне хрупким Габриэлем Евгеньевичем.

— НО МЫ НЕ БУДЕМ ВРАТЬ! — заорали они хором, и Максим непроизвольно отшатнулся, насколько позволяла ему верёвка.

Он слишком давно знал Охровича и Краснокаменного, чтобы надеяться сейчас, что это их обычные неуместные шуточки.

— Наше второе но примитивно и предсказуемо.

— Максим, ты облажался. И мы не можем спустить тебе это просто так.

Охрович и Краснокаменный синхронно припали к своему тюку, потом быстро разогнулись, и в воздухе что-то свистнуло.

— Ты будешь страдать.

— Ты заслужил много страданий.

В воздухе свистнуло ещё раз. Теперь Максим даже почти не дёрнулся. Лицо горело, но только с одной стороны — Охрович и Краснокаменный точны с любым оружием. Доподлинно известно, что им удавалось, целясь с разных сторон в один объект, сталкивать пули. Неудивительно, что и хлыстами они способны попасть практически в одно и то же место.

Через несколько секунд до губ докатились первые ленивые капли крови.

Пошло, подумал Максим, невероятно пошло, если у Габриэля действительно остался шрам на щеке.

Внимательно изучив рабочую поверхность хлыстов, Охрович и Краснокаменный расселись по ящикам строго напротив Максима. Их лица не выражали ничего.

— Ты знаешь, в чём самая главная проблема?

— Нам даже не весело тебя бить.

— Это какая-то тоска и рутина.

— Исполнение морального долга перед заблудшим головой своей гэбни.

— И нам совершенно не хочется читать в довесок проповеди.

— Если ты сам ещё не понял, в чём дело, проповеди тебя не спасут.

Максим собирался что-то возразить, но рассечённая кожа неожиданно болезненно отреагировала на попытки открыть рот. Пока Максим удивлялся ощущениям, Охрович и Краснокаменный вяло и без энтузиазма продолжили:

— Нет, Максим, дело не в том, что ты куда-то там слился, психанув по идиотскому поводу, и покинул пост во время чрезвычайной ситуации.

— Нет, Максим, дело не в том, что ты не соизволил поведать Ларию хоть что-то и бросил трубку, точь-в-точь как делал Габриэль Евгеньевич в лучшие годы.

— Нет, дело не в том, что, заподозрив неладное, ты не обратился ни к кому за помощью и рванул на Пинегу один, не заморачиваясь какой-то там официальной встречей гэбен.

— Нет, дело не в том, что, снова оказавшись в Бедрограде, ты малодушно отсиживался у нас, не известив кафедру о своём триумфальном возвращении.

— Это всё ерунда, Максим.

— Максим, не парься, с каждым могло случиться.

Охрович и Краснокаменный говорили всё медленнее и медленнее, а потом совсем затухли, замолчали и просидели ещё немного в тишине, шаря глазами по полу. Тишину иногда разрывали особо бурные выкрики соседского радио где-то за стеной. Кажется, пускают отрывки репортажей десятилетней давности. С Первого Большого Переворота, глубоко идеологического события всероссийского масштаба.

В понедельник юбилей, сегодня пятница.

Бедроградская гэбня, наверное, не слишком довольна, что такое затратное по силам и деньгам мероприятие совпало по времени с чумой.

Максим не хотел просидеть до самого юбилея в квадратной комнате с квадратным окном, из которого со стула видно только квадраты мозаики.

— За тобой, в общем-то, всего одна настоящая лажа.

— Но после неё тебя ни к каким делам уже и близко не подпустишь, — нехотя вновь заговорили Охрович и Краснокаменный, но на Максима глаз больше не подняли.