Чума в Бедрограде

Сложным натурам не место в науке: в науке наибольшую ценность имеет свежая голова, неограниченность в средствах и методах, исправная техника, сообразительные ассистенты, удобное кресло, крепкий чай, пепельница и ещё крепкий чай (почему их несут так долго, кстати?). Тонкие душевные переживания имеют в науке нулевую ценность, а в ряде случаев — и вовсе отрицательную.

Ведь именно тонкие душевные переживания — наиболее частотная причина утечки кадров из Медкорпуса (или других видов вредоносного поведения кадров). Семь из десяти, Медицинская гэбня ведёт статистику. Даже листик с перечнем отговорок дефективных кадров завели (и пометили печатью пятого уровня доступа к информации).

Вкратце получается что-то вроде:

— не хочу убивать;

— не хочу калечить;

— не хочу держать в тайне (от народных масс) открытия;

— не хочу делиться (с коллегами) открытиями;

— не хочу риска.

Бывают и более адекватные (те, с которыми можно смириться) причины: деньги, самовлюблённость, какая-то неудача — либо громкая и позорная, либо тихая и с надеждой сокрыть. Сам Виктор Дарьевич всё равно понимал только тех, кто уходит из Медкорпуса, потому что стало неинтересно и неудобно. Такое возможно, почему бы и нет — профилактика профилактикой, но всем-то не угодишь.

Вот как раз на случай, когда профилактика не помогает, а кадры убегают каким-нибудь вредоносным для Медкорпуса способом, и была придумана бумага, согревающая сейчас нагрудный карман Виктора Дарьевича.

Простейший ход (и в большей степени медицинский, нежели бюрократический) — заподозрить сбежавшего и укрывшегося от гэбни сотрудника Медкорпуса в потенциальной опасности для населения. Заверить печатью пятого уровня доступа директиву об изоляции до получения результатов полного клинического обследования и выслать на поиски свой небольшой штат людей при оружии. Конкретика зависит от специфики работы: от возможной инфекции до возможного перенасыщения организма психоактивными веществами. Придумывали иногда и совсем весёлые вещи — мутировавшие взрослые формы детских заболеваний, зависимость (и тяжёлую абстиненцию) от конкретных лабораторных запахов, едва ли не психическую дисфункцию в результате длительных рабочих контактов с источником мощных радиоволн. Развлекались, короче говоря.

Сегодняшняя бумага, к большому сожалению Виктора Дарьевича, была без особых развлечений: покинувший по собственному желанию Медицинский Корпус сотрудник признан латентным носителем смертельно опасного вирусного заболевания.

Переносчиком чумы, если по-народному (по-народному всё, что можно подхватить от человека и от непосредственного действия чего можно умереть, — чума; потрясающая терминологическая путаница!).

«Чуму» выбрали, чтобы уж наверняка — дело-то серьёзное. Если что, можно и к местной власти обратиться за помощью в поимке. Бедроградской гэбне ведь не нужна чума в городе? Но лучше б, конечно, своими усилиями добраться до беглеца.

В общем, «чума», печать, число, подписи: Рыжов (Валентин Ананьевич, Инфекционная Часть), Камерный (Леонид Леонидович, Хирургическая Часть), Курлаев (Бенедикт Ростиславович, Диагностически-прогностическая Часть и Общая Терапия) и Подпокровов (Виктор Дарьевич, Когнитивная Часть).

Рыжов, Камерный, Курлаев и Подпокровов пятым уровнем доступа повелевают Дмитрию Ройшу вернуться в Медкорпус и полечиться от «чумы».

Потому что скотина он, этот Дмитрий Ройш.

Рыжов сказал: «Бездельник, подармоедствовал и ускакал».

Камерный сказал: «Нехорошо вышло».

Курлаев сказал: «Мы из-за его выкрутасов теперь не отмоемся».

Виктор же Дарьевич сказал: «Скотина», — но подумал, что тут есть, над чем думать. С некоторой вероятностью.

В мае этого года Дмитрий Ройш явился в Медкорпус налегке и с предложением честной сделки: документы и прикрытие в обмен на работу и ещё раз работу. Виктор Дарьевич ему работу дал, хотя Рыжов вздыхал из-за очередного самоучки в Инфекционной части («к себе в Когнитивную бери хоть тех, кто читать не умеет, но прекрати уже совать мне людей без минимального медицинского образования»), Камерный качал головой из-за беспечности Виктора Дарьевича («любишь же ты всяких перекати-поле»), Курлаев кривился из-за бюрократии («опять фальшивые досье, нас и так прижимают изо всех сил»).

Виктор же Дарьевич счёл бы Медицинскую гэбню полными дураками, если б они не взяли к себе человека, который (без образования и без всяких там лабораторных условий) сварганил когда-то сыворотку, вроде как обеспечивающую иммунитет к степной чуме.

Потому что этот Дмитрий ни разу не Ройш, а вовсе даже Смирнов-Задунайский, заключённый с Колошмы, в условиях эпидемии назначенный санитаром и погибший в сожжённом изоляторе аж в 76-м году.

О чём этот Дмитрий сам в лоб и заявил, когда пришёл на собеседование к Медицинской гэбне.

На собеседование его протолкнул один виктор-дарьевический ревизор, в прошлом — голова гэбни Колошмы. Личность просителя тоже он подтвердил. И он же поселил того в собственной квартире, пока Медицинская гэбня не разберётся с документами, пропиской и, соответственно, жильём.

Рыжов отмахнулся: «Проблемой меньше», — Камерный удивился: «Тёплые же отношения у гэбни Колошмы с заключёнными», — Курлаев запараноил: «Вокруг твоего ревизора столько лет фаланги ходили, ты рехнулся ему позволять контакты с мертвецом?»

Виктор же Дарьевич подумал: «Они издеваются», — когда в июне вызвал Дмитрия Ройша по поводу прописки, а тот замахал руками и стал путано объяснять, что, мол, там между ним и этим самым ревизором что-то происходит и, мол, хотелось бы, чтоб и дальше происходило. Пожалуйста, мол, придержите прописку, вы же, мол, понимаете , пусть, мол, ревизор пока думает, что Дмитрию Ройшу всё ещё негде жить.

Виктор Дарьевич понимать всякое «что-то происходит» очень не хотел, поэтому схватился за голову и прогнал Дмитрия Ройша с глаз долой и с напутствием: пусть тогда сам приходит, если захочет жильё, — документы в порядке, возможность есть.

За лето Дмитрий Ройш так и не пришёл. Зато, когда в сентябре он пропал из Медкорпуса, притащив за собой фаланг, Рыжов спросил: «Где его искать-то?», — Камерный вспомнил: «Через ревизора», — а Курлаев изошёл на желчь: «Через ревизора, через ревизора — отлично придумано: прописки нет, жилья нет, соседей нет, ничего нет; пойди докажи теперь, что он сам есть!»

Виктор же Дарьевич промолчал, в который раз убедившись, что всякое «между ними что-то происходит» — не к добру.

В купе осторожно постучались.

Один из сопровождающих (не тот, что дежурил в проходе) принёс чай и пепельницу. Виктор Дарьевич недоумённо нахмурился: он просил чай, пепельницу и ещё чай — что тут непонятного? Сопровождающий смутился и с достойной похвалы расторопностью понёсся за вторым чаем, но из-за всё той же расторопности не оставил Виктору Дарьевичу ни первого чая, ни пепельницы — так и утащил на подносе.