Чума в Бедрограде

— Твоё явление в единственном числе кажется мне чем-то вроде знака свыше.

— Наше явление в единственном числе — спасение твоей репутации. … Не считая жизни. … Храбрость твоего монолога просто потрясала душу.

— Я вижу определённое свинство со стороны вселенной в том, что вы — ты упустил весь искромётный юмор и явился только на поскучневшего посткатартического меня. Но, знаешь, что-то мне подсказывает, что с этим свинством можно жить.

Краснокаменный не очень прислушивался, всё так же нервно оглядываясь по сторонам.

Печальная мысль поразила Диму.

— Ты умеешь оказывать хоть какую-нибудь медицинскую помощь?

— Мы — я всё умею, — огрызнулся Краснокаменный.

— В сумке есть несколько ампул со снотворным. Надеюсь, ты сумеешь отличить их от шариковой ручки и вколоть всем присутствующим. Исключая себя самого, если можно.

— Если я и окажу тебе медицинскую помощь, то только затем, чтобы мы потом могли отдельно убить тебя за неповиновение, — буркнул Краснокаменный, добывая сумку из угла, а ампулу и шприцы — из сумки.

Первым он удостоил внимания Максима, а потом подошёл к Диме, умудрившись не поскользнуться.

— Ты просто не представляешь, друг, насколько мы на тебя злы, — гавкнул он, злорадно (и очень умело, не стоило сомневаться) всаживая в него шприц, — и чем это тебе грозит.

Его прекрасное, хоть и усатое, лицо мгновенно начало плыть куда-то в сторону, становясь пушистым (и по-прежнему отвратительно усатым) облачком.

— Ты просто не представляешь, друг, насколько с этим можно жить , — сонно пробормотал Дима в ответ.

И отключился.

Университет. Гуанако

Леший, насколько же хотелось отключиться!

Гуанако ворочался на блядской койке Святотатыча и старательно не волновался за Диму.

То, что на блядской койке Святотатыча Дима обнаружен не был, — ещё ничего не значит.

То, что Святотатыч отводил глаза и изо всех сил придумывал себе занятия поинтересней расспросов, с Охровичем и Краснокаменным ли уехал Дима, — тем более ничего не значит.

То, что Святотатыч пошёл кому-то там звонить в другую каморку, хотя в этой тоже есть телефон, — ничего, ничегошеньки не значит.

Может, день такой.

Воскресенье, 19 сентября 1883 года, девятый день чумы в Бедрограде.

Все ёбнулись.

Гуанако ещё раз повернулся на блядской койке Святотатыча и сообразил: браслет!

Блядский браслетик-батарейка, стимулятор из натуральных степных продуктов. Вгоняет натуральные продукты шипами в кровь, не даёт валиться с ног.

Ноги недовольно зачесались под сапогами — Гуанако впервые за всю чуму нацепил браслет ночью с шестого на седьмой день, после всяких там жидкостей из кранов в доме Габриэля Евгеньевича. На ногу и нацепил, чтобы Дима не заметил, а то он и так злоупотребляет — нечего подкреплять его зависимость дурным примером старших. Непедагогично.

Дима, впрочем, заметил почти сразу, но Гуанако всё равно признал лодыжки более удачным местом для браслетов, чем запястья. Руки сейчас не для того нужны, чтобы в степных аксессуарах красоваться. Зацепится браслет за что-нибудь — неудобно же может выйти.

Ноги недовольно чесались, но снимать браслет таки не следовало. Вырубит ведь нахуй на порядочное количество часов.

Если бы Дима был тут, можно было бы даже позволить себе такой увлекательный отдых — всего-то полдень, Бедроградская гэбня ждёт «реальную университетскую власть» только к ночи. А важные дела переделаны: репутация Максима и Университета в Порту поправлена, положение Порта — ну, гм — поправлено.

Кое-как.

На средства Виктора Дарьевича из Медицинской гэбни и состоятельных студентов из контрреволюционного выпуска.

Это пиздец. Виктор Дарьевич из Медицинской гэбни так порадовался скопцам и наличию собеседника, компетентного в теории и методологии науки, что отвалил бабла. Состоятельные студенты из контрреволюционного выпуска так обрадовались предоставленной Охровичем и Краснокаменным возможности сделать что-то в память о давным-давно сгинувшем в экспедиции профессоре, что отвалили бабла.

Порт вот тоже не так давно отвалил бабла. Примерно с той же мотивацией.

И чем это для Порта закончилось?

Чумой, блокадой, обезлюдевшими пристанями.

Гуанако рывком поднялся с блядской койки Святотатыча.

Поспать не выйдет — чума, блокада, обезлюдевшие пристани. Ещё разок искупаться, что ли?

Нет.

Разумнее и дальше торчать рядом с телефоном и ждать вестей от Димы или от того, с кем он там отсюда уехал. И не трезвонить самому, хотя хочется.

Что трезвонить, что ещё разок искупаться.

Гуанако любил море.

Гуанако любил море, Порт, Бедроград, Бедроградскую область, Всероссийское Соседство (всё то Всероссийское Соседство, где успел побывать), Европы (все те Европы, где успел побывать), Ирландию, Северную Шотландию, даже Колошму.

Хотя почему «даже»?

Колошма в степи, степь охуенная, на самом первом допросе Гуанако попросил Савьюра дать ему подойти к окну попялиться на степь (в камере-то окон нет), Савьюр разрешил — и ка-ак покатилось!

Потому что вечно так складывается, что Гуанако любит всё , что видит. Возможно, это какой-то дефект организма, но Гуанако-то только за.

Так жить веселее.

Гуанако посмотрел на телефон, полюбил его немного про себя и улёгся обратно любить потолок.

Отличный, между прочим, потолок — изрисованный гипнотическими узорами из трудно опознаваемых хуёв, задниц, торсов, рук, губ и каких-то других частей тела. Чего ещё можно желать?

Искупаться, леший.

Погода-то издевается — вдарила по бесконечным дождям теплынью под конец чумы.

Гуанако любил и дожди, но вот такая теплынь, не летняя, а ветреная и неожиданная — это ж как есть бедроградский апрель.

А апрель — это ж до мая .

Гуанако тряхнул головой и предпочёл ещё попредаваться фантазиям о том, как хорошо было бы лишний раз искупаться.

В Пассажирском Порту, да.

Он делал это раньше, но давным-давно и всего единожды. Опасно: большие корабли, маленькие катера, оживлённое движение, а главное — блядские таможенники, которые бдят.

В грузовых бухтах всё гораздо лучше. Движение ещё оживлённей, краны вертятся постоянно, что-нибудь непременно срывается, падает в воду, но там-то как раз таможенники давно на всё забили. Там нет не-портовых, приличия соблюдать не надо.

Поэтому все, кого припёрло, а больше всех — дети, мечтающие податься в юнги, плавают себе в грузовых бухтах. Это весёлая игра — лавировать в круговерти движущегося металла, избегать встречи с винтами и тросами, бороться с волной.