Дарья Форель - Лечебный факультет, или Спасти лягушку

Сидя на ковре, жестком от засохших физиологических выделений, подпирая ладонью смешное, детское лицо, Асурова казалась ангелом. Эти нелепые люди любили ее. Любили духовно и любили физически. Разряжали в ее молодое тело всю свою несчастность. И Асурова привыкла.

В результате Рита отравилась наркотиками. Это слу чилось на одном из богемных квартирников джазмена-неудачника Вали Юсуфова. Неся на руках позеленевшую дочь, которая уже более двадцати минут не приходила в сознание, убежденный либерал Авархан Магомедович понял: свобода оказалась для нее губительной.

Тогда шелковые нити затянулись, и Рита отправилась в ад. То есть в наш медицинский университет имени доктора Менгеле. С ее головы слетел пестрый хиджаб, а на переносице появились очки в модной оправе. Она остригла длинные волосы, стала носить простоватую одежду, ничем не напоминающую о статусе папы. Карету ей больше никто не подавал. Асурова каталась на метро и зарабатывала на жизнь в регистратуре мусульманского религиозного центра.

Разумеется, как любая девушка из хорошей семьи, Асурова была крепко образованна. Никто ее не принуждал к прочтению Фолкнера, но среда к этому располагала. Асурова отлично разбиралась в литературе, театре и живописи, но никогда не кичилась знаниями. Однако ее высокое происхождение полностью стиралось под нажимом хлещущей энергии. Восточный пыл аннулировал всю голубизну Риткиной крови. Она была настолько импульсивна, что это удивляло даже меня.

— Что мы делаем, если к нам поступило несколько ожоговых больных? — спросил аудиторию преподаватель Михаил Евгеньевич.

Коротков взметнул руку вверх.

— Леша, подожди. Ты все равно не угадаешь. В общем, записывайте. В первую очередь мы проверяем площадь ожога. — Михаил Евгеньевич быстрым жестом отмахнулся от еще не заданных вопросов. — Это потому, что больных много, а препаратов — мало. Если площадь ожога больного превышает 30 % от площади тела, измеряемого согласно таблице «Б. 14», мы не будем лечить его первым. У нас есть более перспективные пациенты.

«Перспективные, — думала я, — перспектива на жизнь… Вот как распоряжаются ею здесь… вот как…»

— Эй, Дашка, двигайся, — шепнула внезапно приползшая Ритка. — Уже отмечал?

— Нет, — ответила я, — садись.

И тут Михаил Евгеньевич ее заметил.

— Асурова! Почему мы сначала измеряем площадь ожога?

— Ничего подобного. Сначала вводятся обезболивающие.

— А сколько, скажи на милость, будет ампул в твоей сумке?

— Ну, штук двенадцать. Думаю, так.

— Неверно. Обычно вы прихватываете с собой не более трех. Так что запомни: сначала надо определить, кто выживет.

Все записали. Михаил Евгеньевич добавил:

— Вы поняли? Именно так и должны работать докторские мозги.

Я прошептала:

— Рит, а ну его на хрен. Пошли в косметологи.

— Ага. Дадим клятву — колоть ботокс во благо больного.

— Тихо! — приказал преподаватель. — Форель что- то хочет нам всем сказать.

— Я вообще сижу, молчу.

— Нет, Даша, говори. Мы слушаем.

— В общем, ну, странно это все.

— Что странно?

— Странно, что обычному человеку надо отвечать на такие вопросы. Ну не знаю. Я бы не хотела принимать решения вроде — кто будет жить, а кто не будет.

— Не хотела бы?

— Нет.

— Никогда?

— В общем и целом…

Преподаватель встал и вышел в центр комнаты.

— Кто читал «Доктора Живаго»?

Короткое поднял руку.

— Там мелькает такая фраза: «Врачу надо привыкать к двум вещам: к деньгам и к страданиям». Есть у меня один друг — гинеколог. Широкий специалист по абортам на поздних сроках. Он любит говорить: «Сую туда руки, достаю зеленые бумажки». Поняли?.. Врач — не мать Тереза. И не Махатма Ганди. Он не обязан отчитываться перед своей совестью. Он обязан лечить. Вот смотрите. В России существует правило, что доктор не должен сообщать больному диагноз. На Западе это правило уже давно отменили. Там появился закон: врач обязан предоставить больному всю информацию о его состоянии. Якобы это во благо больного. Но на самом деле закон защищает врача. Почему доктор, который лечит, должен тратить свое время на такое огромное количество морально-этических вопросов? У врачей же тоже есть своя идеология, а у некоторых даже — душа… Другими словами: измеряйте площадь ожога. А остальное пусть рассматривают более высокопоставленные инстанции. Поэтому и говорят, что врач после Бога — второй…

Через пять минут семинар окончился. Рита села на ледяные перила, достала пачку сигарет и сказала:

— Я не врубаюсь. Получается, что врач должен стремиться к черствости, к цинизму. Но с этим ведь так легко переборщить…

— Знаешь, — ответила я, — рисуется довольно смешная картина. Выходит, врач нужен только на крайняк. То есть, пока ты жив — постарайся уж не стать тем пострадавшим, чья площадь ожога превышает тридцать процентов. Ведь жизнью твоей распоряжаться будет не врач. А только ты сам…

Рита вдруг нахмурилась.

— Пошли, — сказала она, — а то холодает…

Вот еще один сигнал. Еще одно напоминание — тут нет места романтике. К сожалению (видимо, в связи со слишком юным возрастом), романтика была тем топливом, что питало меня и давало силы продолжать учебу. На лекции по физиологии нам сказали, что это топливо — самое сильное. Оно заставляет солдат лезть под пули вопреки всем теориям про инстинкт выживания. Сильное, сильное топливо. Но долговечно ли оно? Кажется, такой бензин дает мощный, но короткий эффект. Я начала это ощущать.

С кафедры первой помощи я помню многие детали и могу с точностью их воспроизвести. Кабинет, где проходили занятия, выглядел невероятно карикатурно. Он был воистину достоин малобюджетного фильма про маньяков. Там с нового тысяча девятьсот девяносто пятого года не снимали праздничных плакатов. Они желтели на стенах с потрескавшийся краской оттенка «английский голубой». Именно в этот цвет обычно выкрашены все внутренние помещения провинциальных больниц. Это такой простой, пасмурный, выбелено-ультрамариновый цвет. Он напоминает оттенок осеннего неба над спальным районом.

Вдоль стен со всевозможными винтажными гирляндами тянулись ряды застекленных ящичков. Эти ящички обрамляли кабинет и как бы служили вместо картин. Внутри были разные медицинские инструменты: пинцет, зажим, держатели, веноэкстрактор, мелкие детали из аппарата Елизарова. Поскольку сталь тех времен была не самой качественной, на лезвиях образовались пятна, будто небрежный убийца плохо вытер свои игрушки перед приходом следователя. Дальше стояли зеленые стулья со столами на ржавых ножках. Когда последний студент покидал помещение, оно казалось до ужаса пустым. Полы, выложенные плиткой с глубокими старыми надломами. Запах библиотечной пыли и плесени. Не сдвинутая с места стопка старых книг в крайнем левом углу. Низкий алюминиевый шкаф. Случайная обувная стелька в проходе. Растрепанный веник… Даже доска там была черной. На ней виднелись призрачные остатки надписей.