Денис Осокин - Овсянки (сборник)

необыкновенная печаль серыми ладонями сжимает сердце когда я думаю об оригами. это очень-очень правильное искусство. очень точен его язык. но я не могу им заниматься: к вечеру первого дня занятий я лягу и умру от старости. почему так? вероятно потому что оригами белое. потому что под машину попала соседская девочка лена — любившая оригами больше всего на свете. потому что его фигуры — умные и смешные. коэффициент хрупкости в них — самый тот. потому что оригами — как литература. более мудрая ее сестра. когда по бумаге не нужно водить ручкой. можно сложить из нее белую рыбу белую лягушку — подвесить над изголовьем и лечь спать.

покойная моя прабабушка анна семеновна горбунова страшно веселилась когда наблюдала как я что-нибудь брал ногами. ее не стало когда мне было лет восемнадцать. когда-то я каждое лето приезжал в камский город оса где она прожила свою жизнь — в деревянном доме у пристаней. очень суровая — совершенно одна. каждому абсолютно говорила угрюмо ты. и на рынке и в райсобесе. не общалась ни с кем из своих здешних родственников: ни с родными детьми ни с внуками ни с детьми внуков. только криво улыбалась нам — кировской родне: моему отцу — вятскому внуку, моей маме — вятского внука жене, и вятским правнукам — нам с сестрицей (хоть и не сразу припоминала наши с ней имена). я случайно как-то заметил. брал носок с пола пальцами ноги. прабабушка увидела — и так захохотала!.. подавилась даже рыбным пирогом. я спрашивал: что смешного? она только еще больше смеялась. пришел отец и на меня наорал. было из-за чего в общем-то: прабабушка уже сипела. надо же! надо же придумал! — кричала сквозь слезы и показывала на меня крюченным пальцем. честно вам скажем: все последующие разы предметы ногами мы брали уже нарочно — с сестренкой на пару — у анны семеновны перед коричневым лицом. реакция прабабушки всегда была неизменна. она начинала хохотать — и мы вместе с ней тоже. падали даже на пол у прабабушкиных ног. никто кроме нас не знал как выглядит ее смех. она видела много горя. муж погиб на фашистской войне — оставил анне семеновне четырех деток. родителей белые потопили на барже смерти где-то между сарапулом и сайгаткой. прабабушка прабабушки была веслянская колдунья — известная всему верхнекамью. пермяки звали ее сюсь лизуш — смышленая лиза. в одно лето анна семеновна хотела подарить нам ткацкий стан. а куда мы его? хоть я и плакал и порывался взять. на другое лето — ангелицу на темном полотне-иконе. я когда ее увидел — от радости чуть не сошел с ума. божку себе возьмите. — мрачно сказала тогда прабабушка. родители поленились тащить. а на следующее лето она куда-то исчезла. я до сих пор временами думаю что ради обладания этой ангелицей упорно и веселил прабабушку хватанием ногами подстаканников и носков. но что-то вот не завершилось в наших с ней отношениях — не достиглось что-то. видимо нужно было смешить прабабушку еще больше. пожить рядом с ней в ее холодном прикамском доме целую зиму или целый год — и брать носки с пола в день раз по сорок. может так? хотя возможно это веселье ног было затеяно для того чтобы мне лишь увидеть темную ангелицу. из рук анны семеновны.

мы странствовали на велосипедах с сестренкой — через мало знакомые горы и поля — за которыми через трое суток велосипедного пути должна была появиться наша дача. мы старались держаться диких берегов рек — ведь так интересней. но на второй день мы до того измучились крутиться прибрежными болотами — что решили откатить от реки на асфальт на трассу — и немножко на ней отдохнуть — наверстать километры. карта у нас была какая-то слабая. судя по ней нам следовало доехать полями до села кокузы — а оттуда уже можно разглядеть вдалеке трассу — если высоко подпрыгнуть. мы снова крутились — обходили змеиные овраги — подступи к которым заросли пыреем. деревня кокузы должна была уже появиться — но ее все не было. жгло солнце. мы бросились на траву. мы были мучительно красные. сестренка вдобавок с разрезанной ногой со вчерашнего ночного купания. мы услышали шуршание шагов и подняли головы. среди пырейной дымчатой синевы стояла женщина. мы поздоровались и спросили как нам попасть в кокузы. а какой вам надо кокуз? — заговорила она с татарским сильным акцентом. мы сказали: а что их два? женщина кивнула и махнула рукой: там вот большой кокуз. а там маленький. понятно — наша карта еще хуже чем мы о ней думали. выяснилось что трасса проходила примерно в одинаковом расстоянии от обеих деревень. мы пошагали полем опять — и наконец увидели изгороди и крыши. и крошечные спины коров. на въезде в деревню — старая табличка — белой краской по рассохшейся доске: олы кγк кγз. большой синий глаз — значит. мы немножко оторопели — защелкали языками от удовольствия и въехали в деревню. я сказал сестре: наверно имеется в виду озеро. здесь побольше — в малых кокузах поменьше. в глубине улицы мелькнула спичечная голубая мечеть. мы шли и здоровались с медленными прохожими. они подолгу на нас смотрели. некоторые спрашивали откуда мы идем. некоторые улыбались и кланялись. в колонке мы набрали в бутылки воду. в общем все как всегда — если случается транзит сквозь деревню. выходящая из улицы дорога впадает в трассу — это нам подтвердили. главная и почти единственная улица больших кокузов по которой мы шли — сломалась в угол. и продолжилась за углом. самый центр деревни. вот и мечеть. мы ее приветствуем. по другую от нее руку — небольшой пустырь — небольшая площадь или поляна — там что-то вздрагивает и синеет. мы свернули на это синее. заросший как маленькое болотце — рогозом осоками бордовыми зонтиками-цветами — перед нами лежал огромный синий глаз. в длину метров пять. или если точнее — его можно было сравнить с комнатой в одиннадцать-двенадцать квадратных метров. глаз был желевидным — и синим-синим. зрачок тоже синий — только еще синей. в глазе бликовало солнце. мы никогда не видели такого красивого. дунул ветер — поднял пыль. и глаз моргнул. веком нежно-синего цвета. вокруг было мало движения. только лежали неподалеку козы — смотрели сонно. мальчишки с брызгалками-флаконами из-под шампуня краем глаза поливали друг дружку. да в молитвенной позе на корточках с глазом разговаривал старый дед в синей тюбетейке. и мы вот еще — стояли смотрели — ухватив велосипедные рули. вместо трассы мы поехали искать малые кокузы — кече кγк кγз — и быстро их нашли. его — то есть. мы увидели там примерно то же самое. только глаз был значительно меньше — как большой обеденный стол. только и остается что на татарский манер хлопнуть руками по бедрам и вскрикнуть: а ба-а!..

мы виделись очень давно — мельком. но по служебной переписке в течение прошлого года друг в друга почти влюбились. ждали встречи на ‘февральских чтениях’. так называется университетская конференция в сыктывкаре. она мне до слез интересна и дорога. она — не конференция. теперь февраль. сыктывкар. мы сидим за столом — друг напротив друга. стол длинный. это банкет. да — так я ее задумал. в таком же свитере. только губы чуть не такие. мы молчим. иногда наклоняем головы к левым и правым соседям. выслушать что-то или шепнуть. смотрим друг на друга через донышки высоких стаканов. целуем друг друга сигаретным дымом. хоть и стараемся по диагонали в потолок. в стаканах — вино. оно белое. через белое лучше видно. ее поезд через два часа. мой автобус — утром.