Денис Осокин - Овсянки (сборник)

я хотел купить тане что-нибудь в кинешме. этот бодрый — набитый соборами город — с волжским бульваром и шныряющими по нему такси — под гул стареющих папаш-теплоходов — идущих как будто с завода в рюмочную или из рюмочной на завод — имеет для нас очень грустный и нежный смысл. ну как париж — для европейцев обращенных к западу. по сути это наша поэтическая столица. мы принюхиваемся к кинешемскому воздуху — и чувствуем: бесконечно свое. катятся слезы нежности. по этому признаку в кинешме сразу видно мерян. мы даже называем себя в шутку кинешемскими ревами. но главный наш город — кочки. это ростов на озере неро. столица во всех прочих смыслах. мы не плачем — а ликуем там. судьба же города коноплянки нас искренне изумляет. мы за нее рады — и желаем ей не пропасть. хотя без надобности туда не ездим. нам весело на ее проспектах — на кольцевых развязках — и на эскалаторах в метро. электричка от кочек до коноплянки проходит 200 километров и прибывает на ярославский вокзал.

вытирая слезы мы ехали по кинешме. таня бы тоже плакала. овсянки смотрели то на нее то на нас. я попросил встать около магазина с игрушками на улице рылеевской. очень быстро я выбрал там маленького ежика на ремешке — как часы надевать на руку. ремешок и ежик были из какой-то каучуковой химии. полупрозрачные, бледно-зеленые — как танино ночное платье. если ежику нажать под живот — он должен был мерцать цветными огнями. я нажал — в животе у ежика запрыгал свет. но погас тут же. я нажал снова — не было мерцания. дайте я вам поменяю — он сломанный. — сказала продавщица. я остановил ее: нет-нет. это то что нужно. не придется ломать самому.

юрьевец мы прошли верхом. он желал нам счастливого пути. мы не видели, но прекрасно знали, что внизу за спусками — вереницы уютных домов, магазины с ивановскими и костромскими настойками, с продавщицами похожими на таню. против юрьевца — устье нашей унжи. юрьевецкая колокольня на площади как белый маяк. на таниной спрятанной под одеялом левой руке не мигал мой кинешемский ежик — хоть и был включен. овсянки ходили по тане — сидели около нее. гелендваген был полон дыма — хоть никто из нас не курил.

… — мы не раз ночевали в здешней гостинице. очень жаркие номера. да и вы наверное тоже? как-то были зимой, были молодые. танюша хотела помыться — но не было горячей воды. я сбегал за водкой — купил четыре бутылки. танюша разделась — а я ее водкой мыл — протирал гостиничными полотенцами. две бутылки на тело. третью на голову. а четвертую мы выпили потом. танюша закусывала угадайте чем? прямо мной. рюмку выпьет — я ей сразу же суну в губы. а потом уже с ложки салат дам какой-нибудь. танюша хохотала. сидели голые. она пила очень мало и редко. а тогда что-то мы разошлись… эту водку проглотили минут в пятнадцать. потом нас тошнило. очень дешевая была — только для мытья и годилась…

… желтый город пучеж трасса прошивает насквозь. мы остановились у хозяйственного магазина на центральной улице. мирон алексеевич купил там керосин — тридцать бутылок. вынес в четырех пакетах — положил сзади. почему-то не оказалось топорищ — только вместе с самими топорами. мы решили взять их в балахне. темнело понемногу. темнели танины виски. овсянки трогали их клювами и пели: зинь-зинь-ци-и!..

мирону алексеевичу всю дорогу названивали на мобильный — в основном по различным служебным вопросам. и с комбината, и с вологды, и с коноплянки… один раз позвонила даже танина мама. она пару раз набирала дочь — хотела спросить какую-то ерунду — а не сумела дозвониться. он ничего ей разумеется не сказал. после очередного такого вызова мирон алексеевич вспомнил как будто что-то. поискал в телефоне — и протянул его мне. на экране стояла аудиозапись. мирон алексеевич предложил мне нажать на старт. уточнив как это сделать — я нажал на большую синюю кнопку. что-то невнятное раздалось. мирон алексеевич взял телефон у меня из рук — и прибавил громкость. из телефона шло какое-то хлопанье-хлюпанье.

— приложите к уху. приложите — так слышно лучше. это таня делает ртом. я всегда просил ее делать шумно. она долго стеснялась — и меня поругивала. но потом смирилась. так долго всегда это длилось. моя теплая… мучительница моя…

мирон алексеевич прибавил скорость автомобиля. мне в ухо лились — нестерпимо громкие нестерпимо печальные звуки. запись закончилась. я запустил еще раз — и отложил телефон к лобовому стеклу. тянулся за окнами мокрый снег. работали фары и дворники. мирон алексеевич плакал. мне захотелось расцеловать его таню за такую старательную нежность. окрики овсянок вплетались в танину сочную музыку — льющуюся из мобильника.

снова и снова пуская ту запись — мы почти за час домчались до балахны.

здесь нам повезло с хозяйственным. мы купили около восьмидесяти топорищ — сколько в магазине было. черенков для лопат штук сорок. вечерние молочаи лежали впереди. мы рассчитывали частично их по окружной объехать. влетишь в молочаи через сормово — замучишься из них выбираться. тем более в час пик. молочаи — нижний новгород. город для утренних и дневных прогулок по ароматным пустым кафе — для уличных вечернихночных веселий. для того чтобы танцевать, глотая коньяк — сразу на всех его виадуках. в гелендвагене было темно. тикали наши птицы. я спросил у притихшего мирона алексеевича помогал ли он танюше стричь ее мед и хлеб? мирон алексеевич сразу же оживился.

— дорогой аист всеволодович! — да конечно! только ноги танюше я уж старался не брить. боялся поранить. ну а мед и хлеб — только вместе всегда. или сам — или таня передо мной. как и подмышки. вы заглянули тане в подмышки? они у нее слегка заросли. обычно к зиме я просил танюшу перестать стричь волосы. и к новому году вся она превращалась в наш лучший секрет. скромная молодая красивая в красивой одежде — а под одеждой такие букеты среди сверкающей белизны… травяные острова — и я в них как утка. когда я снизу нырял в танюшу — в островах под ключицами прятал глаза: этой травой промакивал слезы. таня думала что потеет. она меня тоже любила — но тихо. обнимет за спину — целует и не поет… вы видели — танины волосы еще не успели как следует вырасти — ведь до нового года больше чем месяц.

мы не материмся по-русски. это непростительно. и не помним собственных заветных слов. но кто-то привез давно это слово — манянь — от вологодских коми — из близкого солнечного созвучного нам языка. оно очень быстро распространилось среди мери. что такое манянь — в коми знает каждый ребенок — и частенько получает за него от взрослых по губам. манянь — это слово-женщина. это под животом. это там — где волосы, на которые мы вяжем разноцветные нити — если женщина выходит замуж или мертва. ма — это мед. нянь — это хлеб. с коми перевод дословен. мы с удовольствием восприняли — и говорим ‘мед и хлеб’. можно ‘хлеб с медом’. очевидно мерянское имя было близким по смыслу.