Роман Сенчин - Информация

Хоть мы и спорили, но споры не перерастали в ссоры. Мы наслаждались этими спорами…

В воскресенье, со второй половины дня, начинали тормозить с выпивкой. Вечером рано ложились спать.

Утром в понедельник я отвозил Полину в ее контору или к Ярославскому вокзалу (на работе она бывала нечасто, руководила по сотовому) и ехал в агентство.

Дела делались как-то легко, похмелье не давило, а помогало – бывает так, когда настроение в целом хорошее, похмелье делает будничную рутину более легкой…

Именно в тот период, в конце октября – ноябре, агентство дало серьезную трещину. Я до сих не могу понять, из-за чего именно. С одной стороны, это произошло, наверное, потому, что всяческие фирмы, предприятия, организации стали (хотя бы формально) экономить средства, оптимизировать расходы. Меньше стало официальных, пропускаемых через бухгалтерию заказов. С другой стороны, сотрудники обросли уже таким слоем связей, что, в общем-то, работа в агентстве была лишь некой визитной карточкой: я, мол, сотрудник отдела медиабаинга Агентства бизнес-новостей, я могу разместить вашу информацию. Но, представившись, размещать информацию мы предпочитали уже в обход агентства. Зачем терять деньги? И оттого доходы агентства снижались.

Но вполне вероятно, что, воспользовавшись глобальным кризисом, под шумок, агентство решили подопустить где-то наверху. Конечно, основные доходы его составляло не исполнение мелких заказов, а мощные проекты. И эти проекты осенью две тысячи восьмого подозрительно резко прекратились. Вряд ли это можно объяснить только кризисом.

Позже, вспоминая то время, обсуждая те события с Русланом, я стал склоняться к версии, что наш гендиректор, скорее всего, законфликтовал с некими высокими людьми. Может быть, с руководством «Интерфакса», а может, с кем-нибудь и повыше. И его бизнесу прикрыли, не до конца, но чувствительно, кислород.

Первый явный удар по сотрудникам случился совершенно неожиданно и довольно жестко.

За два дня до выдачи октябрьской зарплаты (значит, третьего ноября) появился приказ о сокращении сумм. Гендиректор снизил себе оклад на сорок пять процентов (в реальность этого, ясно, никто не поверил), исполнительному – на сорок, начальникам отделов – на двадцать пять, рядовым – в том числе и мне – на пятнадцать.

Я не особо расстроился. Ну, получал двадцать семь тысяч, теперь, значит, буду получать около двадцати трех. А вот Руслан, начальник отдела, обиделся, – ему отнятой пятнашки было жалко. Правда, свою обиду он оставил при себе.

Зато начальник отдела брендинга устроил настоящую истерику.

– У меня квартира на кредите! Машина на кредите! Холодильник!..

Подбегал к листу с приказом, смотрел, кому на сколько сократили, и бросался на тех, кто, как ему казалось, пострадал меньше него.

– Пятнадцать процентов! Почему тебе пятнадцать, а мне – двадцать пять?! Ни хрена не делаешь – и все в шоколаде, да?!

С такими же криками он подскочил и ко мне. Я попытался объяснить:

– Да у меня зарплата – двадцать семь была. Куда мне сильно снижать?

– Не по-ой, – страшно исказив лицо, протянул парень, и мне показалось, что он съехал с катушек. – Я знаю, какие ты бабки гребешь. Я зна-а-аю все! Я Павлу Юрьичу все объясню.

Постепенно он успокоился, да и другие, повозмущавшись (правда, в своих кабинетах, в курилках, по-тихому), занялись делом. Но с того приказа начался развал нашего агентства, достигший своего пика летом две тысячи девятого… Агентство существует до сих пор, но теперь это мелкая конторка, борющаяся за выживание… Впрочем, об этом позже. Опять же – позже. Если успею.

На неделе мы встречались с Полиной раза два-три, а выходные, как я уже говорил, проводили вместе. Ночевали у меня. Как-то незаметно в квартире появились ее вещи – туфли домашние, сорочка, заколки, флакончик с духами… Я не то чтобы не обращал на это внимания, но принимал как само собой разумеющееся. В душе было даже приятно – такие мелочи, как лежащие на прикроватной тумбочке заколки или стоящие на полке над раковиной духи, украшали интерьерчик.

Никаких неудобств общение с Полиной не приносило тогда. Конечно, я не был так же свободен, как, например, в мае, но и на фиг не нужна такая свобода, от которой готов лезть на стены.

Правда, постепенно отношения стали не то чтобы портиться, а усложняться. Если поначалу мы занимались сексом молча, не считая вздохов и стонов, то потом Полина начала нашептывать мое имя и «любимый» и требовала слов от меня. Я тоже шептал, хотя и с усилием, что она «любимая», что она «Полинушка»… Затем с ее стороны пошли эти гасящие желание, а может, и зарождающуюся влюбленность, вопросы: «Ты меня действительно любишь?» – «Да. Люблю», – отвечал я быстрее, чтоб скорее вставить свой член в ее горячее отверстие; но отвечал, видимо, недостаточно искренне. «Правда?» – с подозрением уточняла она. «Да, правда. Правда, люблю», – говорил я и обнимал ее, залеплял ее готовый еще что-то спрашивать рот своими губами.

Еще через несколько дней Полина вдруг вспомнила, что может забеременеть.

– Мы ведь выпиваем, а потом – секс! – перепуганно вскрикнула однажды. – Это ведь опасно!

– И что ты предлагаешь?

– Нужно как-то предохраняться.

– Предохраняйся. Таблетки разные есть, – вяло сказал я, не задумываясь о реакции.

Глаза Полины заискрились гневом:

– Ты предлагаешь мне жрать химию?! Спаси-ибо!

Я был в тот момент утомлен долгим кувырканием и тут же ответно заразился ее агрессией – ляпнул:

– А что – моя жена бывшая несколько лет их пила и потом родила ребенка. Вроде здоровый, нормальный…

– Ты… Ты!.. Меня!.. – От возмущения Полина даже заикаться стала. – Ты меня с кем-то другим?! С другой сравнивать вздумал?!

В тот раз мы довольно быстро помирились. Я наговорил массу нежностей, а в душе повторял: «Истеричка!» Мне хотелось, чтоб она исчезла. На время. Отдохнуть день, другой…

Позже ее если не истерики, то попытки спровоцировать меня на неприятные разговоры случались все чаще. То она озадачивалась проблемой: «Ты до сих пор незнаком с моими родителями!»; то сокрушалась, что не видел ее доченьку Мари; то изводила допросами: «Ты хочешь от меня ребенка?»

И очень быстро – уже в конце осени – наши встречи и секс стали мне в тягость. Трахаясь с Полиной, видя ее покачивающиеся тяжеленькие груди, завитки волос вокруг симпатичного лица, гладя гладкие, тугие ляжки, я держал в голове, что вот сейчас, только кончу и отвалюсь, она начнет говорить об очередной грузящей вещи. И от таких мыслей мой член съеживался, уменьшался, как телескопическая удочка. Возбуждение, и так с усилием, натугой вызванное, исчезало вовсе. Оставалась обязанность: «Долби, долби. Если сошелся с самкой, значит, обязан ее долбить».