Роман Сенчин - Информация

В конце ноября Полина заговорила о том, что скоро ее Мари будут крестить и я должен участвовать в этом обряде.

Первым делом я, конечно, хотел сказать нечто вроде: «А я-то при чем? Тем более я к любой религии испытываю неприязнь, мягко говоря». Но вместо этого лишь кивнул: «Хорошо».

И вот в субботу, по всей видимости, шестого декабря (пытаюсь определить по календарю), утром я полз по Ярославскому шоссе.

Впереди и сзади, по бокам с той же черепашьей скоростью двигались десятки и сотни «Ауди», «Хонд», «Ниссанов», «Жигулей», «Мерседесов». Все они, казалось, устремились за город, чтобы радостно провести выходные, нажраться шашлыков на свежем воздухе, а я вот один еду затем, чтобы участвовать в совершенно противном мне деле. Зачем? С какой стати?

Впрочем, это мысли, наверное, не того момента, а более позднего времени, когда наши с Полиной отношения стали напоминать мучение. А в то утро я, скорее всего, сидел за рулем вполне спокойно (не считая абстрактной злобы на пробки), слушал «Наше радио» и слегка волновался: как бы не опоздать.

А что? Я встречаюсь с девушкой. Ей двадцать шесть. У нее есть полугодовалая дочь. Эту дочку крестят по православному обряду в одной из подмосковных церквей. Все в традициях, по-человечески. В общепринятых рамках. Нормальная девушка, нормальные традиции, все нормально… А сколько этих сучек повсюду, ни разу не рожавших, может, и не трахавшихся нормально ни разу, но готовых выжать первого попавшегося мужика по полной. Кинь палку в такую, и потом до смерти будешь на нее работать. На нее и на кучу якобы от тебя, якобы из нее, якобы вообще родившихся существ.

Есть такое свежее словцо: факбл – сексуальный партнер, не больше. Встретились, совокупились и расстались на определенное время. Вообще-то идеальные отношения между мужчиной и женщиной. Но почему-то всегда такие отношения перерастают в нечто уродливое. В уродливое, но узаконенное человеческой цивилизацией…

Полина, какой бы она ни была, была честной девушкой. Женщиной. Она действовала по плану и правилам, разработанным черт знает в каком тысячелетии до нашей эры. И только паранойя, присущая многим москвичкам (а особенно подмосквичкам), помешала воплотить замысел в реальность. Нарушила Полина правила, и план сорвался. Но об этом, надеюсь, ниже. (Прошу прощения за этот дешевый вроде бы штамп, но это не штамп, – если успею описать события лета две тысячи девятого, значит, будет и про наш мучительный разрыв с Полиной.)

А пока что – самое начало декабря две тысячи восьмого. Я приехал в Тарасовку, остановился у стальных ворот, за которыми был участок соток двенадцать и посреди него – двухэтажный дом, в котором жили моя девушка, ее родители, дочка и брат.

Я, в общем-то, не был еще с ними знаком. Так, поверхностно, как человек, привозивший Полину из Москвы. И сегодня, понимал, важным событием были не только крестины маленькой девочки, но и знакомство со мной Полининой семьи.

Встречать вышли все взрослые члены, провели на первый этаж, где оказалась большая комната, просторная, с несколькими окнами. Этакий холл в английском стиле.

Стол по центру, диваны, кресла, бильярд, книжный стеллаж, камин, широкая деревянная лестница наверх… Неплохо.

Меня усадили за стол, налили чаю, отрезали кусок торта.

– Покушайте, подкрепитесь, – ворковала мать Полины, полноватая, с навсегда, наверно, застывшим на лице выражением озабоченности; стандартная женщина за пятьдесят. – Да не стесняйтесь, будьте как дома!

Отец и брат Полины, оба сухощавые, светловолосые, тоже какие-то стандартные, сидели рядом, но не ели и не пили, а изучали меня. Не в упор, но явно.

– Спасибо, – растерянно бормотал я; такое внимание, конечно, смущало.

Только немного расслабился, завязал разговор с хозяевами о плюсах и минусах дома на земле и городской квартиры (я, дурилка, порасхваливал перепланировку своего жилища), Полина принесла дочку.

Я слабо разбираюсь в возрасте младенцев, поэтому, когда она говорила еще в сентябре, что ее Машеньке почти полгода, я представлял себе этакого упитанного бутуза, который бегает на четвереньках, пытается встать… А тут оказалось крошечное хрупкое существо с пятнистой мордочкой, будто совсем недавно родилось.

Ребенка стали показывать мне, восторгаться «чудесьной девоцькой», требовать восторгов и от меня. И я в меру сил отзывался, тоже улыбался и сюсюкал.

– Ой, пора! – глянув на часы, всполошилась мать Полины да так, что ребенок запищал.

Мы с Полиной и Мари поехали на «Селике», остальные – на их семейном «Форде». Путь был недальний – купола церкви были видны с крыльца.

– Напомни, – сказал я Полине, – как кого зовут.

– Я ведь тебе несколько раз говорила, – в ее голосе послышалась обида.

– Ну, вылетело из головы. – И про себя добавил: «До недавних пор мне это вообще по барабану было».

– Маму – Надежда Сергеевна, папу – Геннадий Павлович. Брата…

– Брата я помню – Борис. Спасибо.

Доехали в неприязненном молчании. Полина покачивала завернутого в розовое одеяло ребенка, слегка отвернувшись от меня, словно я источал опасность.

В тот момент мозг, кажется, впервые прижгло вопросом: «И зачем мне все это надо?» Но я тут же плеснул на ранку обезболивающее: «Ничего страшного. Все в порядке. Везу ребенка крестить. А Полина – волнуется просто».

Церковь понравилась. Старинная, из темно-красного кирпича, большая, с острой колокольней. Стояла она не на холме, но, по ощущению, все же словно бы на некой возвышенности.

Вороны, кресты, голые деревья, клочки снега на траве. Тоскливый и одновременно приятный пейзаж…

Возле церковной ограды семью Гарнье уже ждали знакомые и родня. Тут же возникла суета, посыпались вопросы, восклицания умиления ребеночком… Надежда Сергеевна побежала в церковь что-то узнавать. За ней последовали и другие женщины, в том числе и Полина, а потом, перекурив, поговорив, мужчины. Обо мне как-то вроде забыли, и возникло желание сесть в машину и смыться. «Да ну, детский сад получится».

Вошел на церковную территорию, побродил по дорожкам. Заметил под тополем лавку, проверил, не мокрая ли. Оказалась сухой и чистой. Сел.

Внутрь церкви не тянуло, но и того отвращения, какое я чувствовал с юности к различным религиозным сооружениям, не возникло. Теперь было такое то ли равнодушие, то ли понимание того, что это многим людям необходимо. Если бы не существовало религии с ее обрядами, правилами, им бы вообще не за что было цепляться в скольжении по жизни. Ничто бы друг с другом не связывало. А так вот решили ребенка крестить, который, вполне возможно, через двадцать лет захочет в ислам перейти или в индуизм какой-нибудь, и собрались. Радуются, перед иконами стоят, смысл своего пребывания на земле ощущают…